Научные труды

[alex_fag]

А.Г. ФЕОКТИСТОВ

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ  ПРОГНОЗИРОВАНИЯ
ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ


Санкт-Петербург
2005

УДК 658.013
ББК 65.011.073

        Феоктистов А.Г.
               Теоретические  аспекты прогнозирования         
      экономической  действительности. /А.Г.Феоктистов. -  СПб.:                             
      СЗТУ, 2005. – 222 с.

               В монографии рассматриваются теоретические проблемы 
      прогнозирования экономической  реальности. На основе     
      множества источников автор исследует основные факторы,
      которые оказывают существенное влияние на прогнозирование
      экономических  процессов. Одновременно в работе  рассматри-
      вается  ряд дискуссионных проблем  экономической теории и   
      представляется  авторский вариант их решения.
               Монография адресована научным работникам, преподава-
      телям экономических дисциплин, а также аспирантам и   
      студентам экономических вузов.

 
       Рецензенты: В.Л. Василенок, д-р экон. наук, проф., зав. каф.
               экономики и финансов Санкт-Петербургского
               государственного университета низкотемпературных
               и пищевых технологий;
               Ю.В. Кузнецов, д-р экон. наук, проф., зав. каф.
               планирования социально-экономических процессов
              Санкт-Петербургского государственного университета
         

© А.Г.Феоктистов, 2005
               


СОДЕРЖАНИЕ

ВВЕДЕНИЕ………………………………………………………….4

ГЛАВА 1.  ПРОБЛЕМА ОПРЕДЕЛЕНИЯ  ЭТАПОВ
                  РАЗВИТИЯ  ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО 
                  ХОЗЯЙСТВА………………………………………….12
1.   1. Критерии разграничения экономического
        развития  на этапы или периоды.  …………………12
       1.2.  Дискуссии по основным проблемам
               административно-командной  системы
               экономики и ее перехода в иную систему
               координат (после 1985  года)………………… ……..31

ГЛАВА  2. ПРОБЛЕМЫ ОПРЕДЕЛЕНИЯ
                  ОПТИМАЛЬНОСТИ  ВМЕШАТЕЛЬСТВА
                  ГОСУДАРСТВА  В  ЭКОНОМИЧЕСКУЮ         
                  ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ……….......................................84

2.1.   Экономическая активность населения  и
         эффективность  макроэкономики………………...84

2.2.   Социально-экономическая форма
производственных  факторов………………………107 
 
 2.3. Выгоды и потери вмешательства государства
        в  экономический процесс…………….....................133

ГЛАВА 3. ГЛОБАЛИЗАЦИЯ ЭКОНОМИКИ И ЭКОНО-
                 МИЧЕСКИЙ ПРОГНОЗ…………………………….169

         3.1. Основные концепции и тенденции 
                глобализации…………………………………………..169

         3.2. Глобализация  экономики   и экономическая
               безопасность……………………………………………180

         3.3. Пределы  прогнозирования экономической
               реальности………………………………………………198

ЗАКЛЮЧЕНИЕ……………………………………………………205

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК………………………….211


ВВЕДЕНИЕ

       Любая современная трактовка экономики включает в качестве ее составляющих три основных  фактора: труд, землю и прочие средства производства; и, соответственно, три группы затрат, или экономических форм. Здесь, в данном труде, исследуются не сами по себе названные факторы как естественные условия существования человечества на его современном этапе исторического развития, а их экономические формы.  За  трудом обнаруживается работник и его экономические взаимодействия с предпринимателями и другими работниками. Эти его взаимодействия отражаются в его экономических интересах, в его доходе – заработной плате.  Земля представлена либо ее собственником, либо арендатором. Наконец, средства производства предстают в той или иной экономической реальности в форме капитала, либо в иной общественно-экономической форме, например, в форме так называемых производственных фондов.
       Главная задача любой, в том числе и экономической, науки – попытаться вместить всю сумму экономических фактов той или иной действительности, обобщить их и выстроить стройную логическую схему их динамики в ближайшей и дальней перспективе, которая позволила бы  создать приемлемый прогноз их изменения в будущем.
По мнению М. Фридмена, «экономическая наука призвана объяснять и прогнозировать экономические явления, а не давать им оценку» [1]. Если та или иная теория не способна осуществить это, то подобное учение не может претендовать на титул «теории».
       Мы обязаны здесь поставить определенные рамки для исследования динамики, тенденций развития и возможного прогноза  экономической действительности, поскольку это особая сфера человеческой деятельности, которая  иногда достаточно быстро (под влиянием социальных, политических и юридических  факторов), иногда медленно (в течение десятилетий или столетий) изменяется. Но есть и особые пласты действительности, которые меняются вместе с изменением территориальных границ экономических процессов (изменения статуса страны, государства), природными катаклизмами (извержения вулканов, наводнения и т.п., также меняющие  установившийся экономический порядок). При этом возможны долгосрочные прогнозы, касающиеся не экономики какой-то отдельно взятой страны, а экономики человеческой цивилизации в целом в пределах ее возникновения, расцвета и отмирания.
     Под термином «человеческая цивилизация»  мы здесь понимаем определенный исторический пласт человеческого хозяйства,  отграниченного  (исследователем) определенными рамками, которые включают в себя, во-первых, особую форму культуры, образа жизни, нравы и обычаи населения, отличающиеся по основным параметрам от других подобных форм (жители пустынь, жители лесов, жители прерий и т.п.). Во-вторых, тип и форму правления (правовой аспект). В-третьих, особые, специфические, отличные от других периодов,  социальные (общественные)  отношения, вырастающие на основе первого и второго пунктов. Наконец, в-четвертых,  разворачивающиеся на базе всего этого хозяйственные связи.
      В отличие от традиционной отечественной обществоведческой школы, которая в основном базируется в определении этапности человеческой истории на марксистском ее толковании, мы придерживаемся той точки зрения, что в развитии динамики человеческих цивилизаций первую роль играла все же не экономическая деятельность людей, а их образ жизни, культура и т.п., что подтверждается ныне известными историческими и археологическими данными.
      Экономическая деятельность и отношения возникают, когда уже есть общение между племенами, этносами, народами, но не предшествуют этому общению. Причина общения может носить не только экономический характер, но также и правовой, и иной другой.  Нельзя назвать экономической деятельностью, не совершив грубой ошибки в отношении экономической теории, трудовую или производственную деятельность до факта взаимоотношений хотя бы между двумя людьми по поводу обмена продуктами их трудовой деятельности (без подобного обмена их отношения мы не можем назвать экономическими). В обычном труде любого человеческого существа нет ничего экономического.  «Экономическое» появляется только в его связях с другими по поводу результатов его труда.       
   Задачей (*) данного исследования является выявление тех факторов в деятельности людей, которые оказываются существенными составляющими проблемы экономического прогноза.  Здесь следует оговориться, что речь в основном идет о факторах, действующих на протяжении нашего времени (одного-двух поколений людей),  т.е. они дискретны.  В иные, давние  времена, возможно, главными критериальными факторами являлись другие. Тем не менее, ссылки и определенные иллюстрации мы, по необходимости,  будем  черпать  также  из  истории,  при 
___________
 * Жирным шрифтом выделены все те слова и выражения, которые автор хотел подчеркнуть. Это касается также и цитат (ссылок), в оригинальном тексте которых они выделены чертой.

возникновении сходных ситуаций.
       Экономическое исследование можно было бы традиционно начать с освещения какой-либо актуальной на сегодняшний день проблемы, обоснования ее теоретической и практической важности, как если бы в экономике присутствовали проблемы более  важные или менее важные. Иными словами, можно было бы традиционно оттолкнуться от какого-либо условного «начала». А затем внешним  образом перейти к основной цели исследования, обозначенного в названии. Однако допущение такого «начала» как отправной точки в экономическом исследовании не является внутренне необходимым моментом самой науки. Всякое такое «начало»  при любых условиях, в любом исследовании  необходимо будет условным, поскольку предполагает определенный процесс своего исследования.  «…Желать еще до науки  получить полную ясность относительно познавания (начала – А.Ф.) – значит требовать, чтобы оно рассматривалось вне науки; во всяком случае, научно нельзя это сделать  вне науки…» [2]. Если, например, рассматривать в качестве начала  исследования  экономической реальности  «государственный интерес» той или иной страны, поскольку экономика  в любые времена так или иначе оформлена рамками той или иной государственности, то его определенность как «интереса» и как «государственного» уже должна будет предполагать наличие процессов, предшествовавших  его  появлению. Это относится к любому экономическому понятию, которое пытаются преподнести в качестве исходного, начального, основного, от которого якобы надо научно отправляться в исследовании.
      Таким подходом к экономическому исследованию особенно грешила политическая экономия советского периода. Бездоказательность такого подхода очевидна, поскольку сами доказательства могут появиться лишь в процессе исследования всей системы науки. Попытки заранее, до знания, показать то или иное экономическое явление как объективно необходимое начало в научном исследовании, являются попытками выдать свое субъективное мнение о «начале» за истинное, за единственно правильное, хотя это должно быть еще доказано всей системой научных доказательств. Следовательно, проблема «начала» в исследовании – это проблема логики и метода науки, истинность которой заключена в ее выводах. Поэтому в данном исследовании автор по необходимости исходит из абстрактного допущения наличия некоторой экономической реальности. В системе науки это бытие экономической реальности разворачивается в экономические взаимодействия, формы, процессы, фиксируемые теми или иными экономическими понятиями.
      Исследование ограничено пределами некоторых проблем науки. Поэтому следует оговориться, что представленная система взаимосвязей является лишь частью, подсистемой, искусственно выделенной из целого. Значит, она также не полна описанием взаимосвязей на пограничных моментах своего взаимодействия с другими подсистемами. Это лишь фрагмент общей экономической картины, но фрагмент, касающийся существенного в современном экономическом взаимодействии людей и наций.

*   *   *
   В развитии любой области науки наступает период, когда достигнутое в ней знание уже не совпадает с новыми открывшимися фактами объективной реальности и превращается в свою противоположность, в догму и преграду дальнейшего развития науки. Такой кризис испытывает время от времени и экономическая наука.
   Все современные концепции экономического развития человечества имеют свои достоинства и недостатки.    Современная экономическая деятельность людей достигла такого этапа, когда приходиться говорить о глобальности общественных процессов. На начало 3-го тысячелетия современной цивилизации человеческое сообщество разработало технологии, позволившие, с одной стороны, решать проблемы выхода человечества в космос, перехода на качественно новую ступень производства; а с другой – приведшие к обострению  проблемы ресурсов, их нехватки, и к отрыву темпа появления новейших технологий от темпа адекватного  восприятия их и их результатов человеческим сознанием, от темпа развития культуры человеческого взаимодействия.
   В указанных  процессах важнейшую роль играет экономическая деятельность, как посредник между ними. Экономики разных стран, народов, эпох предстают в ретроспективе почти как одухотворенные сущности, которые, как и живые органические системы, подвержены процессу возникновения, развития, зрелости, старения и отмирания. Исчезновение одной экономической системы и возникновение другой не происходит в пустоте. Всегда имеется какой-то временной и экономически пространственный период, который зачастую принято называть переходным. Поэтому  проблематика перехода от одного типа экономической системы к другому типу экономики также является важной составляющей проблемы экономического прогноза.
      С точки зрения прогноза, предсказания ближайшего и  отдаленного  будущего динамики человеческой цивилизации, важно определить возможные границы, пределы (или параметры) длительности жизни той или иной экономической системы. Это необходимо, поскольку те или иные этапы развития, достижения в технологии, расцвет культуры общения обязательно опосредуются определенной экономической реальностью. Именно поэтому необходимо определиться в этапах развития, в глобальном экономическом цикле. В этом вопросе есть несколько подходов, наработок большого числа известных в науке авторитетов, которые дают достаточно логически стройную перспективу, но которые, тем не менее, не лишены недостатков.
      Важную роль в процессе экономического прогнозирования играет также степень вмешательства, влияния государственного института. Поэтому границы оптимальности вмешательства государства в экономическую деятельность также должны быть подвергнуты внимательному анализу. Причем и сама по себе оптимальность, эффективность также имеет несколько аспектов в зависимости от того, с каких позиций она рассматривается: «чисто» экономическая эффективность; эффективность или оптимальность с точки зрения выживания человечества; эффективность с позиций процветания данной нации и т.д.
       Каким окажется 3-е тысячелетие для человеческой расы,  и какую роль в  этом сыграет экономическая деятельность? Ответы на эти вопросы являются, пожалуй, самыми актуальными.

*  *  *
     
Продолжение следует

[alex_fag]

 Теоретические аспекты прогнозирования экономической действительности
 
Продолжение
Введение

       Во всех этих процессах (экономических, социальных и т.д.) важную роль играет человеческий фактор, поскольку человек и есть их субъект.  Активизация человеческого  фактора рассматривается чаще всего с точки зрения субъективной, психологической мотивации работника в том или ином трудовом процессе. Безусловно, это важный момент, который менеджменту любой фирмы необходимо  принимать во внимание при решении своих проблем. Но гораздо важнее с макроэкономической точки зрения исследовать те внешние для индивидуального работника рычаги воздействия на его экономическую деятельность, элементы механизма хозяйствования, действующие в данной экономике, которые влияют на его экономические действия в том или ином контексте более или менее длительный период, тем самым влияют на динамику национальной производительности труда и, следовательно, создают базу для формирования устойчивых тенденций экономического развития.
       Этот аспект активизации человеческого фактора в экономических процессах исследован в очень незначительной степени. Чаще всего исследователи просто констатируют, что на  характер действий индивида в производстве влияет та или иная форма собственности на средства производства [3]. При таком подходе (простая констатация факта, который весьма сомнителен) сама экономическая система, в которой действуют индивиды, остается «за кадром». В результате складывается представление, что активизация работника в данных  экономических процессах зависит сугубо от его субъективного отношения.
      В данном исследовании мы попытались подойти к проблеме  активности или пассивности индивидов в экономических процессах, а потому и к проблеме динамики национальной производительности труда, с позиции анализа проявления индивидом в названных процессах двух его главных экономических функций – работника и собственника, а также анализа внешних факторов (элементов  существующего механизма хозяйствования), препятствующих или способствующих проявлению им этих своих функций.
      Поэтому необходимо было затронуть ряд сопредельных проблем, таких как методы хозяйствования, правовой режим, критерии определения того или иного типа экономики и т. д.,  которые обычно рассматриваются в экономических исследованиях самостоятельно. На определенном этапе исследования встала задача раскрыть проблему экономической реализации собственности на средства производства.     
      Дело в том, что в  различных экономических работах она дана как юридическая категория, как отношение права собственности, в лучшем случае как воплощение этого права в имущественных отношениях присвоения (1); или в виде материального продукта, т.е. как результат (2); очень редко рассматривается как доход (3); и пока еще не полностью раскрыта как процесс, как экономическое отношение между людьми (4).
      В данном труде мы пытаемся развить этот последний аспект, т.е. показать, что экономическая реализация собственности на средства производства – это действительное осуществление (существование) собственности в экономических отношениях производителей. В связи с этим возник вопрос, что направляет индивидов в  экономических отношениях собственности, в которые они вступают по необходимости.
       Чаще всего экономисты просто констатируют, что производители действуют так-то и так-то, или что они должны действовать так-то «исходя из господства» какой-либо формы собственности на средства производства. Однако это выражение -  «исходя из господства» - ничего не объясняет, не вскрывает непосредственных причин определенного образа действия того или иного индивида в отношениях  собственности. Мало того, это выражение позволяет думать о чуть ли не автоматическом действии формы собственности. Не возникает вопроса, что понуждает действовать индивида именно данным образом в данных отношениях собственности.
      Изложенная проблематика вывела исследование на вопрос об экономических интересах и объективных условиях их формирования. Рассуждения о том, что разные интересы (общие, коллективные, частные, личные и т.п.) «должны» влиять на производителя в таком-то направлении, например, в направлении обеспечения «общей цели», «должны» совпадать, согласовываться и т.п., и различные модели того, что нужно изменить в практике, чтобы они «совпадали», во-первых, предполагают, что в реальной экономической действительности они не совпадают. Это значит, что в подобном исследовании фиксируется не действительный экономический факт, но аргументируется то или иное идеальное представление об этом факте. Во-вторых, при внедрении подобных моделей в практику хозяйствования заранее предполагается отрицательный результат такого внедрения, поскольку в моделях не выясняется действительное основание каждого интереса, но вместо него механистически подводится собственность на средства производства в качестве единой основы разных интересов.
       Однако, практика показывает, что при одной и той же форме собственности на средства производства, если ущемляется интерес индивида, т.е. он не реализуется полностью в данных экономических отношениях и в самом механизме хозяйствования, с помощью которого общество пытается регулировать экономические отношения, то индивид ослабляет это свое экономическое взаимодействие с другими в производстве, в целом во всей системе экономических связей, создает лишь его видимость, практически выходя из него. Он перестает взаимодействовать экономически, и, прежде всего, в самом производстве, в результате чего снижается производительная сила труда, затухают сами экономические отношения между индивидами, следовательно, сама собственность экономически перестает себя проявлять как собственность; а без всего этого и вся система экономических отношений данного типа разрушается.
       И потому для выяснения причин активизации производителя в производственных процессах, выражающейся в росте производительности его труда, или, напротив, затухания его активности, исследование обратилось к методам хозяйствования  экономической системы, которые рассмотрены здесь на примере административно-командной системы, а также к существу экономического порядка в целом.
       
       Такова вкратце логика связи проблем, рассмотренных в работе, и ее структура. В предлагаемом читателю труде  изложена авторская концепция причинно-следственных связей, влияющих на направленность экономической деятельности индивида, на динамику производительности труда. Сформулирована проблема причинности экономического поведения человека  и объективной обусловленности такого поведения. Раскрывается роль собственности на рабочую силу в структуре определения того или иного типа экономики. Разработаны критерии определения разных типов экономики по их ключевым элементам. Предложено решение проблемы экономической реализации собственности как системы отношений индивидов, выражающейся в каком-либо виде дохода и экономическом интересе. Разработано положение об основах различных экономических интересов. В научный аппарат вводится новое положение об экономическом отношении как экономическом поле взаимодействия индивидов, энергия которого прямо пропорциональна реализации их экономических интересов. Экономические взаимодействия раскрываются как дискретный процесс. Предлагаются параметры, которые, по мнению автора, должны войти в обиход как составляющие для прогноза  экономической динамики.

*   *   *

Библиография для «Введения»

1. Попов Г. Восстание против кейнсианства: Милтон Фридмен. –       
    Вопросы экономики, № 12, 1989, с. 141.
2. Гегель Г. Наука логики. М., 1970. Т.1., с. 125.
3.См.: Торкановский Е. Собственность и  самоуправление // Вопросы экономики, 1988, № 11, с. 78; Карпухин Д., Маслова И. Формирование и эффективное использование трудового потенциала // Вопросы экономики, 1988, № 6, с. 96.

*   *   *
Продолжение следует

[alex_fag]

Теоретические аспекты прогнозирования экономической действительности

Продолжение
ГЛАВА 1.  ПРОБЛЕМА ОПРЕДЕЛЕНИЯ  ЭТАПОВ РАЗВИТИЯ     
ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО  ХОЗЯЙСТВА

            1.1. [А]  Критерии разграничения экономического развития     
на этапы или периоды

        Мы живем в данный нам судьбой исторический период, а именно, в период конца ХХ и начала ХХΙ столетий. А, кроме того, живем в определенной стране, в государстве, в котором функционирует тот или иной тип экономики. Автор этих строк живет в  современной российской действительности. А она по сравнению с реалиями многих развитых стран мира, специфична. Специфична, прежде всего, в своей уникальности. Политический и социальный режимы государства во многом переняли опыт, адаптировали иноземные образцы способа жизни, а экономические процессы во многом до сих пор несут на себе отпечаток тоталитарных экономик. Россия живет как бы в посттоталитарном пространстве, и, прежде всего, в политическом и социальном плане; экономические отношения в этом смысле, на наш взгляд, все еще запаздывают.
      Под посттоталитарной системой экономики здесь понимается экономика отдельно взятой суверенной страны, находящейся в периоде перехода, реконструкции или реформирования экономики бывшего тоталитарного государства, или экономики административно-командного  типа к экономике рыночного, или так называемого смешанного типа, которая является реальностью современных индустриально развитых стран Европы, Азии и Америки, или, говоря по-другому, к цивилизованному типу экономики. Определение «цивилизованный» здесь употребляется в обычно принятом общефилософском, историко-культурном, мировоззренческом смысле, т.е. в смысле развитости всех сторон жизни общества в данном государстве в данной стране (см. введение).
      При анализе такого перехода важно определить основные тенденции экономического развития общества подобного типа и временные границы действия этих тенденций. Это позволило бы  нарисовать более или менее целостную экономическую картину состояния данной страны и ее общества на данный момент.
      К странам с экономикой посттоталитарного типа следует отнести все бывшие республики бывшего Советского Союза, бывшие государства так называемой народной демократии в Азии (Вьетнам, Камбоджа, частично - Китай), в Европе (страны бывшего Восточного блока), в Южной Америке (страны с диктатурой военных  хунты или лидера).
Переходная экономика по своей сути есть особое состояние в  динамике той или иной  экономики, когда разрушаются старые устоявшиеся экономические связи и на их месте возникают новые, старой системе не присущие. Обычно о таком  состоянии  и о таком  времени  говорят, что наступила переломная эпоха, эпоха экономических, политических и социальных потрясений и одновременно преобразований. Отсюда и особый характер переходной экономики, отличающей ее от «статичной», «стабильной»  экономики. Ей присущи следующие характерные  черты.
Первое, неустойчивость  переходной экономики.  Во всякой  стабильной системе в процессе ее  функционирования постоянно  происходят различные изменения. Но они выступают как присущие данной системе, как средство для введения ее именно в устойчивое, равновесное состояние. Примером этому может служить цикличность развития «стабильной» экономики. Переходная экономика характеризуется изменениями иного порядка. Они не только временно нарушают устойчивость системы, с тем, чтобы через другие изменения система вернулась в равновесное,   устойчивое состояние, но носят “безвозвратный” характер; они   усиливают неустойчивость существующей системы, так что в итоге она постепенно уступает свое место другой экономической системе.
Второе, альтернативность переходной экономики. Поскольку во времена ломки старых экономических форм и появления новых в экономическом пространстве действует множество факторов субъективного и объективного характера, то невозможно с  достаточно большой точностью прогнозировать, какие тенденции будут преобладать на заключительном этапе начавшегося процесса. В этом смысле будущее может оказаться многовариантным. Развитие может пойти и по тому пути, который спрогнозировали экономисты и политики, но может пойти и по другому пути, в зависимости от того, какие  экономические формы и какой социально-политический режим пытаются ввести власти в данной обстановке и в данный момент. В установившейся экономической системе тоже возможны альтернативы, но они не касаются самой сути данной системы; они могут лишь повлиять на варианты, которые тем не менее «вписываются» в данную систему экономических связей. В переходной экономике альтернативные варианты в конечном итоге могут дать тот или иной тип самой экономической системы. Конечным итогом альтернативных вариантов развития переходной экономики могут быть как стабилизация процессов и установление новой экономической системы, так и полное разрушение всяких экономических связей, а потому -  и распад цивилизации.
Третье, переходные  экономические формы. В принципе, они существуют всегда, в любой экономике, зарождающейся, стабильной или приходящей в упадок. Поскольку любая экономическая система, в конечном счете, есть творчество огромного множества людей, а люди со временем, как правило, меняются в характере, поведении, привычках, образе жизни и мышления, в возрасте, то в этом смысле любую экономическую систему можно  образно представить  как живое существо, у которого какие-то органы отмирают, а другие нарождаются. Это обычная практика любой системы. Но когда речь идет о переходе к другой экономической системе, то имеются в виду некие особые переходные формы в отличие от обычных, присущих любой экономической системе. И экономисты часто путают эти два разных типа переходных форм. Например, рассуждают о переходном периоде от одной экономической системы к другой и в качестве доказательства своих рассуждений приводят примеры переходных экономических форм, но таких, которые присущи только одной данной системе. В рамках одной и той же экономической системы есть переходные формы. Например, в административно-командной  экономике бывшего СССР такой переходной формой, не менявшей сути самой системы, являлся так называемый ограниченный хозрасчет.  Совсем другое дело – частная собственность на средства производства. Но она и не могла появиться в рамках  условно стабильной административно-командной системы. Для нее она явилась бы именно переходной (в другом значении) формой от нее самой – административно-командной системы -  к какой-то иной системе.
Классификация переходных экономических форм дает нам критерий определения типа самого перехода - о чем идет речь: либо автор ведет речь о переходном периоде в рамках одной и той же экономической системы (переход от одного этапа ее развития к другому), либо речь идет о переходном периоде от одной  экономической системы к другой. В этом вопросе много путаницы.
Часто авторы публикаций в качестве примера переходной формы от одной системы к другой применяют характеристики переходной формы в рамках одной и той же системы. Для подобной характеристики применяют такие понятия, как  «смешанность» старого и нового в определенный период времени; и этой «смешанности» свойственно противоречие новых и старых форм.  Например, приводят  факт появления  «денежной феодальной ренты», которая якобы не отвечает в целом содержанию системы феодальных экономических отношений, а потому является  переходной формой к новой системе. На самом деле «денежная феодальная рента» является переходной формой в рамках одной и той же экономической системы. Она просто характеризует динамику экономического и социального процесса, но никоим образом не говорит о ломке одной экономической системы и возникновении новой экономической системы.
По старой традиции, отечественные экономисты привыкли  измерять историю экономик марксистскими категориями градации: рабовладение, феодализм, капитализм. Но, как мы увидим в другом месте данного труда, подобная градация весьма условна и применима, возможно, только к  Европе одного тысячелетия после Р.Х. По сути, все три названия относятся к одной и той же экономической системе, но на разных этапах ее динамики и временного периода. Причем история показывает, что так называемые переходные экономические формы, которые якобы демонстрируют нам прогресс в экономических отношениях и переход от одной формации к другой, на самом деле присутствуют во все времена во всех этих «формациях», причем  (применим здесь юридический термин), являются «солидарно обязанными». То есть ту или иную экономическую форму раннего «феодализма» можно найти как в позднем или современном «капитализме», так и в классическом «рабовладении». И также дело обстоит со всеми возможными формами так называемых рабовладения, феодализма и капитализма.  Элементы  рабовладения  есть даже в  современной действительности разных стран, на что экономисты закрывают глаза. Элементы так называемого капитализма присутствовали в экономике древнего Египта, древнего Рима и древней Греции  (наем работников, ростовщичество, коммерция, накопление капитала и т.д.). Поэтому при определении процесса перехода от одной экономической системы к другой необходимо четко  определять те или иные переходные экономические формы на предмет их  соответствия критерию определения разных систем.
Часто в литературе, посвященной переходным периодам, можно встретить высказывания о тех или иных моделях перехода от одной экономической системы к другой. Так, например, называют  следующие модели: «рыночный социализм»,  «государственно-корпоративный социализм», «бархатная революция», «социальное рыночное хозяйство»,  «шоковая терапия» и т.д.  При внимательном взгляде на все эти и другие, бытующие ныне в экономической литературе модели, обнаруживается, что,  по сути,  авторы ведут речь об одном и том же временном периоде и об одном и том же историческом событии.  А именно, о времени и периоде перехода от административно-командной системы бывшей советской экономики к той или иной форме рыночной экономики в пределах конца ХХ века после Р.Х.  Современные исследователи забывают, что человечество,  а вместе с ним и его хозяйство (экономика), насчитывает несколько десятков тысяч лет. Если вести речь о переходе от одного типа экономики к другому, то по меньшей мере несерьезно приводить в качестве аргументов тех или иных гипотез обобщения «переходных периодов» опыт только одного перехода, произошедшего в пределах  жизни нашего поколения.
       Проблема «периода перехода» или «переходного периода» весьма важна  для выработки определенной базы, критериев, которые были бы правомерными (во всяком случае логически обоснованными) для классификации человеческой экономики, ее периодизации.
        Если мы хотим выявить основные экономические проблемы и критерии для определения этапов динамики экономики, то мы должны будем по необходимости вести речь о периодизации «экономики человечества».  Ибо если речь идет о периодизации не отдельных частей истории, а  исторической совокупности экономик, сотни тысячелетий ее динамики, то надо в таком случае говорить именно об «экономике человечества».
       Возможно, человечество одиноко во Вселенной как тип разумного существа, целенаправленно и осознанно ведущего свое хозяйство. В таком случае, человеческая экономика уникальна. Тогда надо будет искать и находить другие, внутренние, не экономические критерии для оценки ее эффективности (возможно, социальные, политические, философские). Однако представляется, что более логичным для определения оптимальности самой экономики и экономических процессов в качестве критериев оценки должны были бы быть взяты именно экономические критерии. А они возможны только в сравнении. Было бы весьма рациональным предположить некую сообщность галактических разумных существ, ведущих свое хозяйство по определенным правилам, с которыми можно было бы сравнить, сопоставить экономику землян. Такой подход позволил бы дать оценку экономики, дал бы ее собственный критерий оценки, позволил бы ее самое и ее динамику оценить с точки зрения целесообразности и оптимальности. Но, увы, этого пока не дано. Поэтому попытаемся поставить себя на место стороннего для землян наблюдателя и выделить какие-то вехи в развитии  их экономики.
       Мы не обладаем никакой иной информацией для этого, кроме информации великих экономистов и историков Земли. И потому все спорно: периодизация, критерии и тенденции.  Динамика фактов, дат, событий, процессов – альтернативна, даже в истории (хотя бы в их трактовке). Но мы живем в «настоящем» и совершаем определенные экономические действия, которые, безусловно, скажутся в будущем. А потому наше будущее и динамика нашей экономики также альтернативны.

*   *   *

      Проблема периодизации экономического развития человечества имеет несколько аспектов. Во-первых, ее можно определить как проблему циклов или цикличности экономического развития. Но это скорее более локальный аспект, нежели глобальный. То есть в таком ракурсе обычно рассматривается развитие отдельно взятой экономической системы (экономики страны, государства). Во-вторых, в пределах такого локального аспекта обнаруживается периодизация одной и той же экономики уже внутри самого цикла, т.е. рассматриваются фазы цикла или фазы экономического развития той или иной системы. В-третьих, данная проблема имеет и глобальный аспект, глобальную  периодизацию. В рамках данного глобального аспекта наиболее известной периодизацией, или точнее наиболее распространенными методами классификации периодов мировой экономики являются цивилизационный (циклический) и формационный (линейный)  подходы.
      Вначале  кратко остановимся на  проблеме цикличности. Экономисты давно обратили внимание на периодичность повышения или понижения спроса, увеличение объема производства национальных экономик или его спада. Выявилась и определенная последовательность в чередовании этих явлений. Данной проблеме, поскольку она имеет огромное значение для прогнозирования тенденций макроэкономик, уделили большое внимание ряд выдающихся экономистов, в том числе отечественных. Здесь особо следует назвать имена таких исследователей, как: А. Шпитгоф, М. Туган-Барановский, К.Маркс, Дж. М. Кларк, Дж. М. Кейнс, Й. Шумпетер, Н.Д. Кондратьев, К. Жугляр, Дж. Китчин.
       Теории, объясняющие экономические циклы наличием внешних для экономики факторов, называют экстериальными теориями. Сторонники  данных теорий к внешним для экономик факторам относят:
       -  войны, революции, другие политические потрясения;
       - открытие крупных месторождений золота, урана, нефти и других ценных ресурсов;
       - освоение новых территорий и связанная с этим миграция населения; колебания численности населения земного шара;
       - мощные прорывы в технологии; изобретения и инновации, позволяющие коренным образом менять структуру макроэкономики.
       По нашему мнению, одной из  таких  внешних  составляющих, на которую экономисты по непонятной для автора  причине  совершенно не обращают внимания, и которая является  важнейшей, следует назвать  солнечную активность, периодичность солнечных вспышек, влияющих на периодичность землетрясений, эпидемий, на биосферу Земли [1].
      Теории, объясняющие экономические циклы порождением внутренних для экономики, присущих самой экономической системе, факторов, называют интернальными теориями. К внутренним факторам они относят:
       -  физический срок службы основного капитала;
       - личное потребление, сокращение или возрастание которого сказывается на объемах производства и занятости;
       - инвестирование, т.е. вложение средств в расширение производства, его модернизацию, создание новых рабочих мест;
       - экономическая политика государства, влияющая прямо и косвенно на производство, спрос и потребление.
       На данном этапе мы пока оставляем в стороне вопрос о правомерности включения того или иного фактора как системообразующего экономический цикл. Здесь могут быть разночтения и споры. Однако на данном этапе не это важно. Важно другое – хотя бы перечислить те или иные факторы, влияющие на экономические циклы. Важно также прийти к общему пониманию того, что составляет «экономический цикл», отделить его от другого явления, называемого «переходным периодом», поскольку «переходный период» тоже может быть отнесен к «экономическому циклу», если его рассматривать в достаточно длительном временном периоде динамики экономики того или иного этноса.
       Обычно под экономическим циклом понимают период времени от начала одного макроэкономического кризиса до начала другого. В такой интерпретации он должен включать в себя четыре фазы: кризис, депрессию (застой), оживление и подъем. Картина, наблюдаемая в разных экономиках, даже если они находятся в одной и той же фазе цикла, различается от экономики к экономике по своим национальным особенностям, геополитическому положению, структуре власти и т.д. Однако во всех них есть и нечто общее,  что можно сформулировать следующим образом. Любой цикл, если мы его фиксируем с начала кризиса, первичные толчки, как при землетрясении, начинает осуществлять в производстве. Однако на поверхности явления, для наблюдателя, его первичное проявление обнаруживается в сфере обмена. Поэтому  попытаемся  кратко охарактеризовать цикл, начиная со сферы обращения.
     Во время кризиса в сфере обращения в рыночной экономике можно наблюдать образование товарных излишков; понижение цен и рост спроса на кредиты и ссуды. В этот период многие фирмы испытывают нужду в денежных средствах, чтобы не оказаться банкротами, рассчитаться с долгами. Плохой товарный спрос стимулирует тенденцию роста спроса на кредиты. На стадии депрессии, или застоя, наблюдается постепенное растворение товарных излишков, образовавшихся в период кризиса. Цены стабилизируются на низком уровне при слабом спросе. При  оживлении экономики и тем более при подъеме наблюдается  рост спроса на товары и, в связи с этим, повышение товарных цен. В период бума фирмы также нуждаются в дополнительных денежных средствах, а потому растет спрос на кредиты и ссуды.
       Что мы можем наблюдать в сфере производства? Во время кризиса происходит сокращение производства; а стало быть, рост безработицы. Все это ведет к разрушению части производительных  сил страны, средств производства (остановка производства) и рабочей силы (безработица). В фазе застоя (депрессии) производство  в прежнем режиме могут позволить себе только очень крупные фирмы, поскольку нет спроса. Либо производство в целом осуществляется в макроэкономике на уровне текущего спроса. Во время оживления, а тем более подъема наблюдается расширение масштабов производства; производство нуждается в дополнительной рабочей силе, а потому наблюдается сокращение безработицы и   увеличение новых рабочих мест и новых  вакансий.
       В соответствии с этим ведут себя и основные доходы. Поэтому мы можем описать здесь фазы цикла в сфере распределения в следующем виде. Во время кризиса основные доходы населения и фирм (зарплата и прибыли) снижаются, а ставка банковского процента растет. Во время депрессии зарплата стабилизируется на низком уровне – нет причин, которые могли бы определять ее динамику вверх или вниз.  Происходит стабилизация нормы прибыли. И поскольку в этот период замирает экономическая активность, то понижается и норма процента. Во время оживления, а тем более подъема, все основные доходы начинают расти. Практически такая картина наблюдается в любой современной развитой макроэкономике, вне зависимости от этноса и государственных границ.
                       
*   *   *
Библиография к данному фрагменту, а также ко всему 1-му параграфу (1.1) будет дана в конце этого параграфа

Продолжение следует


                                                                                           

[alex_fag]

Теоретические аспекты прогнозирования экономической действительности
Продолжение
Глава 1.  
1.1.[Б]  Критерии разграничения экономического развития на этапы или периоды
        Экономические циклы различаются не только по тому, какие факторы вызывают их к действию (внутренние для экономики или внешние), но также и по своей длительности.  Видимо, в зависимости от своих научных интересов, исследователи по-разному оценивали длительность циклов. Если не принимать во внимание субъективное предпочтение исследователей, а стремиться к объективной картине, то мы должны учесть все возможные варианты, ибо, в конечном счете, глобальная  объективность складывается из множества вариантов субъективности. Когда мы наблюдаем движение воды, вызванное порывами ветра или подводными течениями, или иными,  неизвестными нам аномалиями, мы видим, что вода, например, в озере, расходится волнами в разных, непредсказуемых направлениях. Одновременно мы можем, однако, наблюдать и некоторую ритмичность, которой те или иные волновые структуры хотя и не подчиняются, но в общем ритме тоже включаются в определенный цикл. Так и в экономике. Потому невозможно опровергнуть исследователей, которые обнаружили некий ритм, зависящий от тех или иных обстоятельств. Можно критически относиться к определению причин тех или иных экономических колебаний в действующих экономиках, но нельзя без ущерба для научного анализа отвергать их только лишь на основании субъективной предвзятости, мол, взяты не те критерии. Так или иначе, мы намерены хотя бы кратко обозначить все имеющиеся определения циклов по критерию их длительности.
       По длительности в экономической литературе выделяют три типа циклов. Под краткосрочными разумеют циклы в 3 года и 4 месяца, введенные в научный экономический обиход Китчиным, который связывал их продолжительность с мировыми запасами золота.  В качестве среднесрочных циклов в экономической литературе называют циклы продолжительностью в 10 лет и их обнаружение связывают с именем Жугляра, который обосновывал их длительность в связи с  динамикой денежного обращения, а точнее, кредита. Другой исследователь этих циклов, Дж.М.Кларк, обнаружил явление, которое вошло в экономическую литературу под названием принципа акселерации. Его содержание заключается в том, что первичный подъем спроса на предметы потребления вызывает затягивающийся во времени подъем производства средств производства для обеспечения производства  предметов потребления до такой степени, что со временем часть произведенных предметов потребления оказывается на рынке излишней. То есть проявляется, во-первых, вначале отставание расширения производства оборудования для обеспечения производства предметов потребления,  а во-вторых, позже, когда рынок уже насыщен предметами потребления, проявляется инерция производства оборудования, которое продолжает насыщать оборудованием производство предметов потребления, подталкивая, стимулируя тем самым это последнее к еще большему, избыточному производству товаров. Нарушение равновесия на основе действующего принципа акселерации, по мнению исследователей  этих циклов, приводит к неминуемому чередованию периодов недопроизводства с периодами перепроизводства. Главное, что здесь необходимо отметить, это то,  что данный эффект может привести к запаздыванию инвестиций, а позже к их инерции – спрос может закончиться, а инвестиции все еще будут осуществляться.
       Наконец, долгосрочные циклы, или как их еще называют, «волны Кондратьева». Наш соотечественник, проанализировав огромный пласт экономической и технологической информации, пришел к выводу о том, что в макроэкономиках проявляют себя  циклы длительностью в 48-55 лет, связанные с различной длительностью функционирования различных хозяйственных благ, а также с механизмом накопления, аккумулирования и рассеяния капитала, достаточного для создания новых элементов инфраструктуры [2].
*   *   *
       В данном труде не стоит задача критики цикличности.  Здесь  мы принимаем ее за данность, от которой следует идти дальше в исследовании. Теперь кратко рассмотрим периодизацию в глобальном аспекте.
       В рамках цивилизационного (циклического) подхода разные авторы предлагают разные подходы. Так, например, периодизация по  Д. Беллу и А. Турену сводится к трем следующим глобальным  периодам   развития   экономик:   а) доиндустриальное общество; б) индустриальное общество; в) постиндустриальное общество.  Периодизация по О. Тоффлеру  сводится также к трем следующим  глобальным периодам: а) аграрная цивилизация; б) индустриальная цивилизация; в) технотронная цивилизация. Здесь очевидно, что  различия между ними лишь формальные, в терминологическом определении каждого этапа, а не  принципиальные.
        Формационный, или линейный (марксистский) подход  базируется на градации истории  развития мировой экономики по способам производства – от первобытнообщинного до современного, по степени возрастания производительности труда.
       Авторы курса лекций по экономической истории (под ред. В.И.Голубовича) утверждают, что наиболее широко охватываемая, общепринятая (на сегодня) периодизация сводится к следующей:
а) древняя история (100 тыс. лет до н.э.  -  V в. н.э.); б) средние века (V – XV вв.); в) новое время (XVI – начало ХХ в.); г) новейшее время (с 1914 г. до наших дней) [3]. Те же авторы  делают весьма спорное заявление: «Можно бесконечно критиковать марксизм…Ведь источник социального прогресса заключается именно в развитии производительных сил. Расцвет науки, образования, культуры в современном обществе базируется на высоком научно-техническом уровне производства, экономики в целом» [4].
       Если под социальным прогрессом понимать расцвет культуры, морали, нравственности, то мы можем отметить более высокий уровень культуры во времена, предшествующие постиндустриальному обществу, например, в ХVΙΙΙ  или ХΙХ веке.   Ныне в США, в  наиболее насыщенной современной технологией стране, телевидение показывает примеры того, как население огромного индустриального города в массе своей моментально возвращается в состояние дикости и варварства, достаточно было только отключиться электроэнергии в одном из районов Нью-Йорка на несколько часов – начались грабежи магазинов, домов, драки и пр. Так что уровень развития науки, техники, технологии не являются показателями социального прогресса. Противное мнение есть общепринятое с советских времен  бездоказательное заблуждение. Однако, надо отдать должное цитируемым авторам в том, что  они справедливо указывают  на один и тот же недостаток как цивилизационного, так и формационного подходов в периодизации мировой экономики.  А именно, на  представление   о том, что человеческое общество и его экономика развиваются  якобы в одном направлении – от простого к сложному, от примитивизма к прогрессу [5].  На самом деле, это не всегда так.

*   *   *

       Поскольку наиболее распространенным способом периодизации в отечественном обществоведении признается формационный подход, то нам интересно остановить здесь на нем особое внимание.  Основным критерием периодизации по способам производства является «взаимосвязь и взаимовлияние  производительных сил (ПС) и производственных отношений (ПО). Здесь нет необходимости в каких-то ссылках, достаточно открыть любой отечественный учебник «Политической экономии» советского периода. При этом предполагается, что ПО – первичны по отношению к обществу, т.е. экономика – первична.  
      В рамках этого подхода в прошлом веке излюбленной темой экономистов был  разговор о так называемой  «фазности»  развития  одного и того же «способа производства». Огромное количество  отечественной экономической литературы было посвящено  разбору так называемой  фазы капитализма – империализму.  В рамках этих представлений, представлений о «фазе» одного и того же экономического строя  сторонники данного  подхода  делали   заключение о том, что «ленинское учение об империализме»  предполагает неизменность «законов капитализма» [6], главный из которых – производство ради наживы, ради прибыли.
      Но если мы обратимся к  современным  (послевоенным) теориям  об управлении предприятиями, то мы обнаружим, что основная, если не подавляющая, часть современных  средних и крупных фирм ведет свои дела таким образом, когда  рост прибыли  не является  определяющим моментом в политике фирмы.
*   *   *
Продолжение следует
      

[alex_fag]

Теоретические аспекты прогнозирования экономической действительности
Продолжение
Глава 1. 
1.1.[В]  Критерии разграничения экономического развития на этапы или периоды



      Если исходить из основного постулата последователей марксизма в отношении того, что никакая новая ступень в развитии, никакая  новая «фаза» в данном «эксплуататорском» строе не отменяет его основной закон – производство ради наживы, ради прибыли, то необходимо признать  в таком случае, что данный строй «вечен». Действительно, если в качестве стимула производства, экономической деятельности вообще рассматривать «доход» (а у людей никогда и не было иного экономического стимула),  - а  доход предстает в разных формах, в том числе и в форме прибыли, - то надо было бы заключить, что так называемый «капиталистический» строй существовал на протяжении всей экономической истории человечества. Но вот как раз против этого тезиса марксисты возражают. Они утверждают, что капитализм не вечен, это только этап, временной промежуток, на смену ему должен прийти другой способ производства, где стимулом явится…? А вот здесь возникает вопрос. Они не говорят, что было стимулом раньше, до «капитализма», если не доход, и что будет стимулом экономической деятельности людей после «капитализма». А это есть главный вопрос в проблеме периодизации экономического развития человечества. Либо надо отказаться от постулата о периодизации по «способам производства», поскольку, с точки зрения стимула, «капитализм» действительно вечен, либо надо указать тот самый стимул, который дает критерий периодизации по «способам производства». У метода периодизации экономического развития человечества  по типу «способ производства» нет своего критерия.
       Что есть феодализм по сравнению с рабовладением, с точки зрения  сторонников этого метода?  История показывает, что те признаки, которые данный метод выдвигает в качестве основных для периодизации,  присутствуют и в том, и в другом «способе производства». «Эксплуатация», частная собственность на средства производства, зависимость работника, отчуждение его труда или его части, или его результатов и т.п. признаки. Но они варьируются, изменяются от страны к стране, по времени часто пересекаются, так что можно было бы обнаружить признаки «рабовладения» в классическом «феодализме» и наоборот, элементы «либерального» феодализма, близкого по своей форме к «капитализму», в раннем, грубом «рабовладении» и т.д. Класс полусвободных работников, на  появление которого в экономиках конца средневекового периода марксисты часто указывают как на признак появления нового «способа производства», существовал уже в Древнем Египте. В тех или иных империях прошлого он существовал наряду с существованием класса «буржуа» (в нынешнем его понимании) – класса собственников средств производства, нанимавших рабочую силу с целью умножить свое богатство, свой доход, свой «капитал».  Он существовал также одновременно с классом рабов. Такое сосуществование разных, с социально-экономической точки зрения, слоев общества проявлялось в разные времена, у разных народов и не всегда последовательно, как это пытается представить линейный подход к периодизации. То есть были империи, в которых преобладал труд наемных работников, но параллельно им или даже после них существовали и империи, в которых преобладал труд рабов. Только история (и то не вся) Западной Европы более или менее подпадает под хронологизацию экономик по «способам производства». Кроме того, сами экономики претерпевали изменения часто не из-за нового орудия производства, как обычно  утверждают экономисты, а совершенно по другим причинам – социальным, культурным, правовым, и т.п., (например, из-за солнечных вспышек или изменения орбиты известной кометы).
       В периодизации по «способам производства» часто также  приводят аргумент об «отчуждении труда». Мол, в первобытной общине присвоение труда и его результатов было коллективным. Затем наступил новый способ производства, при котором стала отчуждаться сама рабочая сила и ее носитель, а также весь его труд и его результаты частным собственником средств производства, и который экономисты называют «рабовладением». Затем отчуждение претерпело такие изменения в сторону «либерализации», когда  работник и его рабочая сила отчуждаются уже не полностью внеэкономически. А само отчуждение приобретает экономическую форму. Это уже феодализм. Наконец, наступил этап, когда отчуждение имеет сугубо экономическую форму. Логика в такой периодизации понятна и она действительно кое-что отражает в развитии  экономик.  Но она опять-таки сама по себе не дает критерия периодизации.
        Доход в той или иной своей форме всегда существовал в человеческом обществе во все времена его хозяйственной, экономической деятельности в качестве стимула. Неважно, как  мы назовем тот или иной этап: рабовладением, феодализмом, капитализмом. Важно, что во все эти периоды был единый стимул – доход. В разные времена он выступал в разных формах: непосредственный добавленный труд, отработочная рента, рента продуктами, барщина, оброк, денежная рента, прибыль и т.п. То есть во все эти разные времена, которые исследователи пытаются периодизировать, разграничить, разложить по своим методологическим полочкам, и из этого вывести какие-то тенденции развития, действовал один и тот же стимул. Но если периодизация основывается на термине этого стимула, например, «прибыль», то она вообще теряет почву, она теряет критерий самого  себя, поскольку стимул во все времена был один и тот же. Другого критерия  формационный подход не дает. Но, предполагая в качестве критерия периодизации доход в той или иной форме и отвергая существующую  экономическую  систему как «бесконечную», сторонники этого подхода  тем самым  осознанно или бессознательно  предполагают, что в будущем у человечества появится новый стимул к экономической деятельности на смену существующему, который заменит собой доход.  Может быть, это и так,  мы не знаем. Но научная  теория  развития должна базироваться не на основании предполагаемого прогноза, а на фактах действительности. Наука – это форма познания окружающей действительности, но не гадание на тему о том: а каким может быть будущее? Именно потому многие выводы последователей формационного подхода, касающиеся тенденций будущего развития и прогноза (и в частности, периодизации экономического развития человечества), выходят за пределы экономической науки.
       История империй и «империализма» насчитывает тысячелетия. Так же как и в двадцатом веке, древние империи расширяли свою экспансию за счет новых территорий, колоний; они так же расширяли свою финансовую экспансию; и так же у них действовали  политические и экономические монстры, которые на современном языке мы называем «монополиями». Все это было. Были лишь другие термины, другие названия. В этом смысле экономическое движение человечества представляется не в виде «прогресса» - от примитивного состояния к цивилизации, как следует из  формационного подхода,  а по кругу, в лучшем случае, по спирали, определенный виток которой странным образом иногда закручивается назад.  Причем часто переход на новый виток определялся не экономическими обстоятельствами, а чем-то иным -  жаждой власти, престижем,  заносчивостью,  глупостью  населения и правящей  им власти.
      Что же касается самого термина «способ производства», то здесь мы считаем необходимым отметить следующее. Называя тот или иной этап в экономическом развитии условным социальным термином (рабовладельческий, феодальный, капиталистический, социалистический способ производства), мы вслед за отечественным обществоведением, взявшим его на вооружение в исследовании,  входим в противоречие с определением предмета науки. Рабовладельческий, феодальный, азиатский («азиатский способ производства») и т.п.  прилагательные  не соответствуют  существительному - «способу производства» материальных благ, который может быть ручным, машинным и т.д. Ручной способ производства материальных благ существовал как в древние времена, в том числе в азиатских деспотиях, так и в современный период индустриально развитых стран. Ведя речь о градации человеческого хозяйства по признаку «способ производства», который к тому же определяется не по экономическому или технологическому признаку, а по преобладающему в данном обществе социальному аспекту, экономисты тем самым выходят за границы предмета своей науки. На таких же основаниях мы могли бы с полным правом назвать хозяйство Древней Греции или рабовладельческого Рима хозяйством капиталистическим, поскольку средства производства, рабочая сила и деньги совершали оборот в экономической форме капитала. Или феодальным, поскольку некоторая часть дохода и рабовладельца, и его раба принимала форму феодальной платы. Или, например, древние азиатские царства (например, Древний Египет),  хозяйства которых иногда вслед за К. Марксом называют «азиатским способом производства», в соответствии с существовавшими в них экономическими отношениями мы должны были бы называть в одном случае рабовладельческими, в другом феодальными, в третьем социалистическими, в зависимости от того, на какую сферу хозяйства мы обратили в данном случае свое внимание. Ибо «верховная государственная собственность на землю (как в хозяйстве бывшего СССР – А.Ф.) сочетается здесь с частным и общинным землевладением и землепользованием (как в средневековых феодальных европейских монархиях – А.Ф.). Формами экономической реализации государственной собственности на землю выступают своеобразные продуктовая и отработочная ренты  (т.е., по сути, феодальные экономические формы – А.Ф.)…» [7] Здесь почти один в один такая же монополизация и бюрократия, как и в бывшей огосударствленной  экономике так называемого социализма [8]. Следовательно, по этому признаку, надо было бы хозяйства этих древних восточных деспотий, а также империи ацтеков и инков, древние государства этрусков, Микен, Крита назвать  «социалистическим способом производства». Понятно, что это было бы абсурдным. Тем не менее, данный формационный способ классификации земных экономик обязывает поступить именно таким образом. Поэтому  мы можем утверждать, что, хотя бы с этимологической точки зрения, градация человеческого хозяйства по «способам производства» несовершенна, не адекватна действительным экономическим связям. Каталогизация человеческого хозяйства по «способам производства» вводит в заблуждение и потому от нее следовало бы  отказаться. Ее применение в науке - не рациональная идея. Один и тот же способ производства материальных благ наблюдается у разных народов в разных странах и государствах в совершенно разные временные периоды – и в современную эпоху, и тысячелетия назад. Если мы хотим каталогизировать человеческое хозяйство, экономику во времени, то мы должны будем найти какой-то другой прием, который бы соответствовал основным экономическим связям данного периода.

*  *  *
       Подведем некоторые итоги. Прежде всего, представляется необходимым вести речь о периодизации «экономики человечества».  Ибо если речь вести о периодизации не отдельных частей истории, а  исторической совокупности экономик, сотни тысячелетий ее динамики, то надо в таком случае говорить именно об «экономике человечества». Экономическая  действительность показывает нам множество исторических альтернатив развития. И потому в заключение хотелось бы наметить некоторые пункты или признаки, которые, возможно, помогут другому исследователю положительно решить проблему периодизации.
       В качестве признаков, или позиций, которые, по мнению автора, должны были бы войти в тот или иной способ, или вид периодизации,  можно назвать следующие:
-   основной критерий периодизации;
-   определение периодов;
-   основные составные элементы той или иной периодизации;
-   сфера охватывания данной периодизацией территорий, стран, континентов;
-   временные рамки периодизации (внешние, внутренние);
-   критерий справедливости тех или иных временных границ данного типа периодизации для истории экономики конкретной  страны;
-   тип власти (правления) и форма гражданского общества;
-   вид (форма) влияния правления (права, власти) на экономическую жизнь, форма экономической политики;
-   степень зависимости экономических процессов от той или иной формы власти;
-   экономическое влияние того или иного периода на процветание  или загнивание нации – рост культуры, уровня жизни, развитие ремесел и т.д.
   Вот, пожалуй, те  основные  параметры, которые, по мнению автора, должны были бы войти в качестве критериев правомерности того или иного способа периодизации экономики.

*   *   *

Итак, мы имеем два типа перехода. Один связан с переходными формами внутри трансформации, динамики одной и той же экономической системы; другой связан с переходом от одной относительно самостоятельной экономической системы к другой системе. В связи с этим интересно проследить за аргументами разных исследователей, описывающих подобный переход. Попытаемся это осуществить на примере оценок перехода от административно-командной экономики к экономике рыночного типа.
        В 80-е годы ХХ столетия в России, если судить по публикациям того периода, практически все главные  представители общественности и власти предполагали, что российская экономика вступает в полосу «перехода» первого (локального) типа, т.е. перехода в рамках одной и той же экономической системы по типу «ленинских» этапов или фаз развития одной и той же «капиталистической» системы. Это наше заключение подтверждается системой доказательств в публикациях по разгоревшимся дискуссиям того времени. Поэтому приведем эти доказательства и попытаемся подвести итоги проходивших тогда дискуссий.

*   *   *
Библиография к гл.1:
1.1 [А] [Б] [В]
1.Впервые влияние солнечной активности на человеческую жизнедеятельность, а стало быть, и на экономику обосновал и доказал А.Л. Чижевский. См.: Чижевский А.Л. Земное эхо солнечных бурь. – М.: Изд-во Мысль, 1973.
2. См.: Рязанов В.Т. К вопросу о «длинных волнах» экономических реформ России // Вестник ЛГУ. Серия экономическая, 1992. Вып.2.
3.  Экономическая история зарубежных стран. Курс лекций. Под общ. ред. В.И. Голубовича. Минск, изд-во НКФ «Экоперспектива», 1996; с. 19.
4. Там же.
5. Там же.
6. См.: Пезенти А. Очерки политической экономии капитализма. В двух т. Т 2. Изд-во «Прогресс», М., 1976, с. 14.
7. Нуреев Р. Азиатский способ производства и социализм. – Вопросы экономики, 1990, № 3, с. 49.
8. Там же, с. 49.

Продолжение следует

[alex_fag]

Теоретические аспекты прогнозирования экономической действительности
Продолжение
   1.2.  [А] Дискуссии по основным проблемам административно-
   командной системы экономики и ее перехода в иную
   систему координат (после 1985 года)

         Основные дискуссии в средствах массовой информации, на митингах, на различных экономических и политических форумах,  в дебатах депутатов и кандидатов депутатов от различных политических партий, групп и группировок, наконец, на страницах  специальных научных экономических изданий разгорелись вокруг нескольких главных экономических, политических и идеологических проблем. Интересно, что идеологические вопросы даже превалировали перед всеми остальными, в том числе, юридическими. Это своего рода показатель степени цивилизованности общества, в котором абстрактные споры об идеологических концепциях, идеях, терминах, названиях  общественного строя преобладают по значимости над вопросами законности и порядка, в том числе  вопросами об экономическом режиме взаимодействий, позволяющими  членам общества  жить  цивилизованно.
        Перечислим  эти проблемы дискуссий.
1.   Как называть старый общественный строй и как будет называться новый, нарождающийся?
2.   Сколько политических партий иметь – одну, две, несколько, и какая из них (или какие) должны править?
3.   Должны ли иметь местные вновь нарождающиеся органы власти суверенитет?
4.   Иметь ли «эксплуатацию» и наемный труд или не иметь? Хорошо это или плохо?
5.   Какая собственность должна быть преобладающей – государственная или частная?
6.   Каковы пути выхода из тупика?
Первые четыре вопроса, по нашему мнению, относятся к сфере идеологии. По необходимости логики и влияния некоторых вопросов на экономический аспект перехода от одной системы к другой, кратко остановимся на перечисленных вопросах дискуссий. Начнем с идеологии, поскольку именно идеологические вопросы вызывали самые жаркие дискуссии, доходившие до уличных баталий.
       Люди с большим трудом расстаются с привычными фантомами своего мышления, со своими предрассудками. Особенно если это касается социально-экономической системы, в которой им определено судьбой от рождения до гробовой доски нести свой тяжкий крест жизни.  Это настолько проникает сознание, что  порой даже кажется, будто эта система, в которой  приходится жить, есть «твоя собственная шкура». Действительное освобождение, о котором мечтали противники административно-командной системы, есть, прежде всего, духовное освобождение. Но вот здесь-то как раз и заключено самое большое препятствие на пути к личной свободе.
      В своих призрачных идеологических фантомах люди стремятся найти хоть какое-нибудь оправдание, хоть какую-то разумную основу этой самой «собственной шкуры», которую на одних надели силой, а другие напялили ее на себя сами с радостью. Поэтому столь противоречивы суждения о возникновении административно-командной системы (АКС).
       С одной стороны, открестившись от одного-двух вождей, можно оставить в покое взлелеянные в душе картинки «трудового героизма народа», его «великого  энтузиазма» в «строительстве» нового общества, и тем самым сохранить в душе главный идеал – идеал «построенного социализма». А, следовательно, и в своем существовании увидеть некий высокий жизненный смысл – не зря прожита жизнь, есть право ощущать себя частичкой этого народа. Но, с другой -  система, «построенная» на этом «энтузиазме», не есть она сама как таковая без своих вождей, без своего «крестного отца».
       В наукообразной форме названное  противоречие сознания у историков и философов во время дискуссий после 1985 года выразилось следующим образом. С одной стороны, утверждалось, что именно Сталин «насаждал в стране административно-командную систему», а с другой – одновременно был все же и «героизм,  энтузиазм  народа»,  ее  «построившего» [9].     Философ 
Г. Мучаидзе называет  Сталина «выдающейся исторической личностью», которая, видимо, «к сожалению», страдала «не диалектичностью оценки ленинского идейного наследия». Литератор же Ф. Бурлацкий говорит уже о «тяжелых ошибках» этой «выдающейся исторической личности», и потому  эмоциональная критика их должна быть дополнена критикой научной [10].
      Итак, магистральный путь был верным, но вот ошибки подвели.  Встает вопрос об «ошибочных идеях Сталина». С какой стороны их оценивать как «ошибочные»? С точки зрения его индивидуальности и культуры, его идеи – глубоко верные и последовательные. Когда же рассуждают об «ошибочных идеях Сталина», то тем самым его индивидуальность ставят в ту же самую систему нравственных координат, в которой находится сам критик, да и вообще обычный культурный человек; в одну систему морали, нравственности и культуры.
     
        Следовательно, критик, говорящий об «ошибочных идеях Сталина», ничем иным от него не отличается, как только тем, что одному выпало судьбой править, а другим – ходить под его «мудрым» правлением. Но этот выбор не был результатом  непреложности объективного развития, результатом исторической необходимости существовавших в тот период исторических тенденций. Он был выбором именно этих вождей, а не людей, которыми они стали править. В этом смысле химик-технолог-идеолог Н. Андреева была более последовательна, чем  современные ей критики системы – она не хитрила в отношении того, как бы сделать так, чтобы оставить фигуру Сталина в той же сфере нравственных ценностей, в которой и вы сами находитесь, и в то же время откреститься от него с помощью указаний на его «ошибки».
       По-видимому, фигура Сталина – это фигура из той сферы культуры, нравственности и морали, в которой эталоном является невежество, и в пределах которой, по словам А.И. Герцена, для камердинера нет авторитета, нет великого человека. Величие для посредственного человека в такой системе нравственных ценностей – сама его посредственность. Поэтому личность, стремящаяся к своей истинной свободе, не может причислять себя к той же самой системе нравственных координат.
       Всякое управление, в том числе и государством, предполагает адекватные его уровню действия и поступки его первого лица. И только по самому факту судьбы, давшей власть данному лицу, неверно воздавать ему хвалу лишь за то, что оно все же как-то управляло государством. В противном случае, надо постоянно славословить всяким и всем вообще персонам, волею предопределения когда-то и где-то оказавшимся  у «руля» власти. И история показывает, что, в силу самого механизма управления, даже безумцы в состоянии управлять, в том числе, и государством (Нерон в Древнем Риме, Изабелла и Фердинанд в средние века в Испании и т.п.). Вопрос же состоит в том, насколько расходятся по адекватности уровень управления той или иной системой и компетентность управляющего ею лица. Поэтому необходимо вести речь не об «ошибках выдающейся исторической личности» в управлении государством и обществом, а об уровне компетентности этой  личности в управлении.
       Следующим аспектом данного идеологического вопроса дискуссии был терминологический. Как называть систему и можно ли ее называть «социалистической»?  Факты говорят о том, что руководители и идеологи Системы исходили из абстрактной, умозрительной модели «социализма» (а чаще говорят, из так называемой «теории» социализма),  получившей отражение в идеале. И действительно, те идеалы, которые вели массы на разрушение  прежней социально-экономической системы, с точки зрения представлений того времени,  были  осуществлены в  советской действительности. Однако эти споры среди обществоведов, о том, как называть новую систему, велись не о тех идеалах свободы, равенства, братства и справедливости ХΙХ века, а уже об идеалах, которые сформировались в сознании последующих поколений на новой материальной основе и информации об изменяющемся мире. Поэтому и сам термин «социализм» как символ и содержание этого символа  должны  были  меняться.
       В этом истоки разочарования многих обществоведов периода  «перестройки»: «строили социализм», а получилась  административно-командная система.  То ли получилось – об этом следовало бы спросить у поколения конца ХΙХ века. Идеал все же воплощается в жизнь, хотя и в будущем; т.е. в жизни уже не того поколения, которое формировало данный идеал, а совершенно другого, для которого воплощенный символ уже перестает  служить в качестве идеала. Поколения в этом смысле никогда не сходятся в своих идеалах. Пример тому идеалы разных поколений  семьи Гайдара. Здесь применим афоризм: наше мрачное настоящее – это светлое будущее наших отцов.
       Но умами людей владеют не одни только идеалы-символы, создаваемые официальной идеологией. Общественным сознанием владеют еще и человеческие ценности, отражаемые в религии, искусстве, в культуре в широком смысле, и научные «идеалы» (теории, концепции, гипотезы). Вот их то и надо было бы сверять с действительностью на предмет их обоснованности, научности и правдоподобия; в то время как с идеалами первого порядка надо расставаться без сожаления.
       Когда те или иные политические деятели, стоявшие у власти, заявляли о необходимости «совершенствования социализма», его укреплении и т.п., они руководствовались идеалами именно первого порядка, т.е. идеологическими фантомами, но не научными теориями.  Так, Е.К. Лигачев, принимавший активное участие в этой дискуссии, рассуждая о «колоссальном ресурсе социализма», в качестве аргумента приводил довод о «подвижках, и немалых, в социальной сфере», о том, что в последние (предперестроечные) годы построено больше объектов среды обитания людей, чем «за весь 45-летний послевоенный период» [11].  Смотря что с чем сравнивать.  Политический деятель, видимо, не понимал, что в преддверии нового  тысячелетия  вопрос не стоит таким образом, что, если раньше соотечественники «ходили в лаптях», то сейчас они «носят туфли». Он, долгое время стоявший вместе с другими у власти, должен был бы сравнивать достижения устанавливаемого им порядка не с бывшей собственной отсталостью, а с общемировыми, человеческими достижениями. Вопрос стоит принципиально иначе: уже просто нельзя так жить, как жила наша страна, если нет желания потерять человеческий облик.
       Подобное, как у цитированного политика, видение развития общества всегда будет отставать от материальных и духовных потребностей развития, поскольку в нем (видении) ориентиром  служит отживший свое идеал прошлых поколений. Образчиком такой же путаницы «идеала» с «теорией» явился другой спор, который в тот же период пытался вести идеолог П. Кузнецов с историком Ю. Афанасьевым. По мнению идеолога, в стране происходит перестройка «деформированного социалистического общества, а не пройденный нами от Октября путь» [12].  Что надо понимать под «деформированностью социалистического общества»? «Деформированность» предполагает в наличии, в реальной действительности сформированный общественный строй, в результате определенного развития которого наступила его деформация. В таком случае, необходимо допустить, что до «деформации» в 30-е (20-е, 40-е ?)  годы  сформированное «социалистическое общество» уже существовало. И  существовавший в последующие десятилетия вплоть до «перестройки» «социализм» есть деформация того, который уже был. То есть строй был хорошим, прогрессивным, более передовым, чем «капитализм», но он деформировался в нечто плохое.
       Новый общественный строй, если бы он действительно явился продолжением «капитализма», объективной закономерностью развития, согласно марксистскому  учению  об «общественном строе», должен был бы по всем параметрам (и прежде всего, экономическим) как сложившаяся экономическая система  продемонстрировать превосходство, преимущество над предшествующей экономической системой, над «капитализмом».  Но так ли это в действительности?
       Основными экономическими параметрами, выдвигаемыми  марксистским учением в качестве критерия более передового, чем капитализм, общественного строя, являются следующие:
-   более высокий уровень обобществления производства, т.е. переход от частной формы производства к ассоциированной;
-   сильно развитые производительные силы: более высокая, более передовая технология; более совершенные орудия труда; более  совершенная  рабочая сила (как с точки зрения  профессионализма в работе с новыми технологиями, так и с точки зрения общей культуры);
-   более развитые экономические формы обмена результатами труда или деятельностью;
-   более широкое применение в производстве результатов научно-технического прогресса; более тесная его увязка с производством и с бытом людей;
-   более высокий уровень производительности труда;
-   наконец, как результат всего перечисленного, более высокий уровень жизни населения.
      По каждой из перечисленных позиций новая экономическая система должна была бы продемонстрировать преимущества по сравнению со старой. Однако в действительности  это не так. Далее мы еще будем касаться данных параметров и приведем факты и статистические данные в подтверждение нашего вывода. Таким образом, выявился следующий силлогизм. Если социальный, политический и экономический режим, установившийся в начале двадцатого века в Российской империи, является «социализмом» в соответствии с марксистской доктриной,  но по своим конкретным параметрам этот режим не соответствует критериям данной доктрины, то неверна сама доктрина. Но здесь может быть еще и такой вариант: поскольку идеи Маркса были популярны в массах, то захватившие власть могли ошельмовать публику, назвав свой режим  термином доктрины, не соответствуя  ее содержанию.
       Некоторые марксисты в свое время совершенно четко высказывались об этом, например,  Плеханов,  Каутский, Бернштейн и др. Но это также означало бы, что экономическая доктрина марксизма, о новом более прогрессивном, экономическом строе после «капитализма» вообще не воплотилась в реальной действительности.
       Допустим, что учение марксизма о новом способе производства здесь ни при чем. Посмотрим тогда на этот вопрос с другой стороны. Возможно, воплощенный в России режим является новой разновидностью, вытекающей из марксистской доктрины, поскольку режим, возможно, отвечает чаяниям проживающего населения, а стало быть, с социальной точки зрения он более прогрессивен, чем предшествующие режимы. Такое предположение имеет некоторое основание, если принять в качестве рабочей гипотезы публикации Ленина, в которых он призывал поверить в возможность «по марксизму» перескочить из феодальной экономики, минуя «капитализм», в новую, более прогрессивную экономическую систему. Но подобная система, создаваемая по гипотезе Ленина («по Ленину»), также должна иметь те же самые  экономические и социальные  критерии  своей  «прогрессивности» по отношению к  экономической системе, через которую она пытается  «перепрыгнуть». А если «прыжок» не  удался, то какая же она, в таком случае, прогрессивная?
       Но поскольку, как утверждали  идеологи, созданная система отвечает «чаяниям народа», стало быть, что-то в ней все же есть «прогрессивное». Некоторые участники дискуссии времен  «перестройки» утверждали, что административно-командную систему создал народ. Причем, «преодолевая громадные трудности, в том числе, и созданные атмосферой репрессий и беззакония», с энтузиазмом; и непозволительно в этой связи иронизировать «над подвигом народа, совершенным в этих тяжелейших условиях» [13].  Мало того, несмотря на все тяготы режима, которые «народ» вынес, он все же «не мыслит своего будущего вне социализма». И даже чудовищные «деформации» строя, возможно, покоробившие его идеал социализма, не избавили его от иллюзий – он все так же стремиться к «социализму» [14].
      Итак, главным аргументом положительного для населения социального аспекта нового режима является «энтузиазм народа».  Но здесь возникает некоторый «щекотливый» вопрос.  Дело в том, что энтузиазм миллионов людей бывает разным. Например,  требования тысяч плебсов древнего мира к властям об организации кровавых зрелищ и их восторг от подобных зрелищ – это тоже энтузиазм. Или, например, требования к властям миллионов в советской  стране в 30-е – 50-е годы покарать «врагов народа», а уже в «перестроечные» годы требования «употребить власть по отношению к зарвавшимся инакомыслящим» - это тоже энтузиазм «народа». А «сильное воодушевление» озверевшей толпы при  разгроме жилищ и убийстве инородцев можно ли назвать «энтузиазмом народа»? Или это иное явление? Ведь, люди-то – те же самые. И если эту толпу не включать в понятие «народ», то  что он  в таком случае собой представляет?
       При  обращении к  «энтузиазму» как аргументу для обоснования  более благоприятной для населения «социализации»  нового режима  наблюдается интересная особенность. Идеологи, ссылавшиеся на «энтузиазм народа», фактов не приводили. Исследователи же, серьезно занимавшиеся историческими фактами, об «энтузиазме народа» уже умалчивали. Да, и действительно, как можно было в «научной» дискуссии толковать о нем на историческом фоне миллионов расстрелянных, отправленных в тюрьмы, лагеря, поселения, умерших от голода, изгнанных из своих жилищ, со своих земель, и в меру своих сил и  возможностей  сопротивлявшихся этому насилию граждан своей страны?!
       Да и что же это за чудище такое – «трудовой энтузиазм народа»? В чем его измерить, именно как «энтузиазм», в отличие от обычного подневольного или даже вольного труда? Если применить к экономической истории России ХХ века главный экономический показатель трудовой отдачи нации, то получается, что работный люд стран Центральной и Северной Америки, Западной Европы, Японии и некоторых других стран проявлял и проявляет гораздо больший трудовой энтузиазм и даже, можно сказать, «трудовой героизм», чем работный люд в советской, «свободной от эксплуатации», стране. Может быть, это был энтузиазм слепых и глухих, а может быть, крепостных и заключенных?!
       Можно ли сильное воодушевление, душевный подъем, увлечение, - что и выражается термином «энтузиазм», - соотнести с миллионами, исполнявшими подневольный труд, за опоздание к началу которого даже на пять минут они лишались свободы, а бывало, и самой жизни? Можно ли рабский труд заключенных в лагерях, или  во  всей стране в целом,  назвать «трудовым подвигом народа»? Спрашивается, зачем же тогда лагеря, если миллионы трудятся «сознательно» и совершают «подвиг» ради построения «светлого будущего»? Эти и другие подобные вопросы возникают, когда обращаешься к основным аргументам тех или иных авторов дискуссий на идеологические темы времен «перестройки». А главный вопрос – «а был ли ребенок?», был ли вообще «подвиг, энтузиазм народа» при воздвижении административно-командной системы?
       Что же касается термина «народ», то здесь необходимы некоторые пояснения. Когда  осознавшая себя  в качестве совокупной социально-нравственной целостности общность, определяемая термином «народ», что-то ставит себе целью и практически ее решает, то никакой правитель, или кучка правителей, или армия, или иная вооруженная или интеллектуальная сила не в состоянии этому воспрепятствовать. Вся история человечества только об этом и говорит. Так называемые социальные революции в истории есть не что иное, как именно моменты осознания населением того или иного государства самого себя в качестве социокультурной общности, целостного единства, т.е. в качестве народа, и своих собственных, как целостности,  интересов.
*   *   *
Библиография к 1.2  [А]
9. Мучаидзе Г. Социалистическая  альтернатива // Вопросы экономики, 1988. № 12, с. 38.
10. Бурлацкий Ф. Какой социализм народу нужен? // Литературная газета. 1988,  20 апр. № 16, с. 2.
11. «У социализма – колоссальный ресурс, его нельзя улучшать    капитализмом» // Аргументы и факты, 1989. № 42, с. 1.
12. Кузнецов П. Вопросы историку // Правда, 1988. 25 июня.
13. От редакции // Правда, 1988. 25 июня.
14. Дедков И., Лацис О. Путь выбран // Правда, 1988. 31 июля.

Продолжение следует

[alex_fag]

Теоретические аспекты прогнозирования экономической действительности
Продолжение

   1.2.  [Б] Дискуссии по основным проблемам административно-
   командной системы экономики и ее перехода в иную
   систему координат (после 1985 года)

       Мы хотели бы ввести здесь в научный оборот, как нам представляется, более точное, новое  понимание данной категории.  «Народ» - понятие собирательное. Это социально-нравственная  временнáя категория, и к ней неприменимы такие понятия как  «строительство общества», или «трудовой энтузиазм», поскольку в реальной жизни оно проявляется мимолетно  и речь о ней может идти лишь в особые, специфические моменты, когда появляются внешние факторы, угрожающие продолжению рода, самому существованию социально-биологического сообщества людей. Одна и та же  по структуре слоев и классов социальная общность в разных обстоятельствах  проявляет себя и в качестве жестокой толпы, жаждущей «хлеба и зрелищ» (причем зрелищ чаще всего кровавых), и в качестве культурно, нравственно и политически осознавшей себя общности, т.е. в качестве «народа». Само происхождение этого термина в русском языке, по-видимому, связано этимологически с глаголом «народиться», родиться сверх чего-либо, сверх биологического рождения. То есть он характеризует социокультурный процесс, в котором данная социальная общность рождается заново, но уже духовно, нарождается как осознавшая самое себя социальная общность. Аморфная масса населения посредством кристаллизации каждого ее индивида в нравственно свободную личность может в определенный момент превратиться, «кристаллизоваться» в «народ». История показывает, что это всегда происходит,  если в этой массе имеются «положительные» пассионарные личности, энергии которых, как определил  Л.Н.Гумилев [15] ,  может достать для инициирования процесса изменений в самом населении, и  если  такие пассионарные личности в высших культурных слоях  общества захотят преобразовывать себя, как отметил А.И.Солженицын [16] , из  «образованщины» в «интеллигенцию».
        Поэтому умозаключение о «народном труде», совершавшемся «вопреки» административно-командной системе, ложно.  Если бы подобное умозаключение было верным, то любая проживавшая в СССР нация была достойна только презрения и не имела бы права называться «народом». Стало быть, коль скоро система все-таки появилась, следовательно, у наций, национальностей и у населения в целом не было возможности осознать себя в качестве «народа», стать им.   Система «построена» несвободным населением; говорить же о «народе» в данном случае не приходится. В противоборстве с угнетающей его властью этнос еще только должен был стать народом.  «Несвободный народ» – это нонсенс.
      Примерами того, как та или иная социальная общность людей, поначалу ведущая себя как обычная толпа, становится   осознающей самое себя как целостность, социальной общностью, наполнена и история советской действительности ХХ века, и история иных стран. В тех областях бывшей российской империи, где явления народной духовности исторически  пускали  наиболее сильные корни, там наблюдалось и наиболее стойкое противостояние режиму власти административно-командной системы со стороны населения.  Уже в «перестроечные»  годы это явление наблюдалось, например, в Минске в 1988 году, в Москве и Санкт-Петербурге в августе 1991 года, когда толпы населения преображались в осознающие себя как социальные целостности перед угрозой для своего выживания, когда толпа превращалась на время в «народ». Это явление, замалчивавшееся властями, постоянно себя обнаруживало в течение всей истории советского режима, как в предвоенные, так и послевоенные годы.
       В проходившей дискуссии идеологи в качестве аргумента в пользу веры и приверженности «народа» «социализму», т.е. административно-командной системе, часто приводили довод о том, что именно «вера народа в идеал социализма» помогла победить в войне с фашистами. Однако факты говорят о другом. Не вера в идеал «социализма» помогла победить в войне, а совсем  другой человеческий инстинкт. В прошедшей войне встретились два похожих режима. Вначале правители этих режимов пытались за спиной своего населения договориться о разделе территорий и сферах  влияний.  Моральное преимущество в войне режима административно-командной системы  состояло лишь в том, что фашистский режим пришел на чужую территорию. И население действительно осознанно поднялось на борьбу с ним как с захватчиком. И «социализм» здесь совершенно ни при чем. Иначе пришлось бы обвинять именно «социализм» в агрессии уже в других ситуациях, например, в оккупации Чехословакии 1968 года, в войне в Афганистане и т.п. Ввод советских войск в Афганистан, по мнению специалиста, практически «раздул пожар гражданской войны в Афганистане» [17] .  Или пример из более дальней истории России – война с французами в ХΙХ веке. Наполеоновский режим можно определить как более прогрессивный по сравнению с социально-экономическим режимом Александра, поскольку в России все еще действовало крепостное право. Российское население могло бы освободиться от крепостного права с помощью французов. Однако, как ни странно  с точки зрения идеологии, оно поднялось против армий Наполеона как захватчика, как пришедшего на чужую территорию врага.  По логике идеологов, надо было бы признать, что российское население в борьбе с наполеоновскими армиями «отстаивало», «защищало» крепостное право, точно так же, как оно во второй мировой войне «отстаивало» идеалы  социализма.
        Наиболее важным доводом в дискуссии времен «перестройки»  по идеологическим вопросам был довод о необходимости преобразований «социализма», которые могли бы его улучшить. То есть требовалось теоретически правдоподобное обоснование реформ административно-командной системы без ее ломки. «Революционный процесс» был призван дать системе новое качество. «Чем шире и глубже развертывается процесс перестройки в нашем обществе, тем яснее становиться, что речь идет о весьма глубоком революционном перевороте, призванном придать социализму новое качество, вдохнуть в него новую жизнь. А этого невозможно добиться без радикального изменения всех сторон социального организма – от материально-технической базы до сферы сознания. Только тогда социализм полностью раскроет свою гуманистическую природу, обретет истинно человеческое лицо» [18] . Надо полагать, что до этого на население страны и всего мира смотрела звериная морда, а теперь, после перестройки, появится человеческое лицо.
       По логике идеологов получается,  что, с одной стороны,  надо осуществить «глубокий революционный переворот» существующего «социализма», т.е. по сути, сменить общественный строй. А с другой -  этому существующему «социализму» придать «новое качество», т.е. либо сохранить его, либо реанимировать. Волшебники! Идеологи хотели бы реанимировать социализм «с нечеловеческим лицом», и в то же время сделать ему «харакири». Или наоборот. Поставляемые  действительностью факты и открывшаяся после десятилетий  запрета для населения информация заставляли идеологов и философов вести речь о «перевороте». Но, если только при таком условии «социализм полностью раскроет свою гуманистическую природу, обретет истинно человеческое лицо», то, следовательно,  существующий в действительности так называемый социализм не является «истинным социализмом», а всего лишь авторитарной системой власти, присвоившей чужой титул.
       Подобных логических неувязок в дискуссиях времен «перестройки» множество. И их можно было бы отнести на счет неудачных метафор и не обращать на них особого внимания. Но в устах профессионалов от науки они саму мысль делают неистинной, ложной.
       Вполне понятны призывы идеологов к населению страны, предназначенные  направить его на дорогу к более процветающему будущему. Но за идеологией стоит власть. Идеологи административно-командной системы уже неоднократно предлагали  и призывали воплотить в жизнь порочный тезис о том, чтобы всю человеческую жизнь подстраивать под сформулированные заранее некими людьми (идеологами, обществоведами) принципы. Этот тезис порочен хотя бы уже потому, что человеческое мышление не может, как и сам человек, как отметил еще Гегель,  «выскочить  из своей кожи» [19] . Человеческое мышление может оперировать только такими категориями, которые уже даны человеческой практикой.  Следовательно, любая модель будущего всегда несет в себе
отпечаток  существующей действительности со всеми ее плюсами и минусами. Преимущество научного представления перед любой идеологической схемой будущего состоит в том, что наука, исследуя сегодняшнюю действительность, познает как раз все эти плюсы и минусы и показывает преобладающие объективные тенденции развития. Которые, кстати, не всегда могут привести к  результату, предполагаемому исследователем на основе существующих тенденций. Поскольку слишком много факторов вступает в силу в процессе развертывания этих тенденций и они изменяют саму тенденцию на каждом новом временном этапе, а стало быть, и само будущее, создают многовариантность будущего.  И, тем не менее, опираясь на научное знание действительности, общество может влиять на условия, порождающие «минусы», негативные тенденции, и таким образом изменять действительность, «создавать» свое лучшее будущее.
       Всякая же идеологическая схема, так называемая «концепция» будущего опирается не на знание действительности, знание ее плюсов и минусов в полном объеме, а еще до такого знания, заранее, на основе прежних представлений о прошлой действительности, создает образ будущего, который по необходимости есть образ приукрашенной прошлой действительности. Таким образом, идеология постепенно превращается в своего рода «авангардизм» обществоведения – искусство идеалов, оказывающихся на поверку иллюзиями, оформленными пустотами в сознании и мышлении. Всякая идеология, направляющая свою энергию не на изучение истории существовавших и существующих идей, а на создание «концепций» будущего состояния общества, становится по необходимости реакционной. Идеология ограничена пределами своего собственного предмета познания, выход за которые превращает ее из положительного знания об идеях в реакционную утопию.
      Ныне общественное сознание в процессе своей практики повсеместно избавляется от стереотипов, ложных принципов. Идеологи же призывают общество к обратному: сформулировать  «истинные» принципы, «правильные» концепции, под которые надо будет с помощью властей подгонять жизнь общества и загонять общество в рамки этих принципов и концепций. Ныне, в начале нового тысячелетия, многие политики, общественные деятели, депутаты разных уровней законодательной власти вполне серьезно  пытаются добиться, заставить исполнительные власти сформулировать «новые» принципы и концепции развития (или так называемую объединяющую национальную идею), под которые бы  они потом вместе с властями подгоняли  бы жизнь всего населения страны. Если сдерживать самостоятельность экономических ячеек общества – частных ли лиц, или коллективов, то жизнь воспроизведет лишь обновленный вариант (возможно, в новой терминологической оболочке) той же самой административно-командной системы.
       От всякой «концепции» требуется проверка опытом, практикой, на ее научность, достоверность и истинность. К идеологической концепции будущего состояния общества такое требование невозможно предъявить, поскольку будущее как целостность находится за пределами реального настоящего, хотя и имеющего в себе некоторые признаки своего будущего в виде тенденций. И потому всякая «концепция» всегда имеет какое-либо отношение к науке только в качестве рабочей гипотезы, которая, наряду с другими рабочими гипотезами, должна проходить общественную экспертизу, поскольку она касается самой жизни людей. Но идеологи системы в рассматриваемой здесь дискуссии пытались представить дело таким образом, как если бы их гипотеза была уже проверена практикой, опытом и имела силу объективной достоверности [20] .  С одной  стороны, идеологи утверждают, что эта проверенная концепция проистекает из марксистской теории. А с другой – оказывается, что это не совсем так. «Понимая социализм и капитализм как две ветви одного дерева, имя которому – человеческая цивилизация, и задаваясь вопросом, куда же движется человечество, и в самом деле важно четко сформулировать принципиальные проблемы» [21] . В переводе на язык логики это означает, что «социализм» – это не продолжение «капитализма», не система, из него вырастающая и потому являющаяся  следующей  ступенью человеческой цивилизации – как гласит марксизм, – а параллельная с «капитализмом» ветвь цивилизации.  Оказывается на поверку, что это совсем и не марксизм, а мнение  («концепция») советских идеологов. И это мнение очень глубоко укоренено в отечественном обществоведении. В соответствии с ним, на земном шаре параллельно существуют «две антагонистические формации». Так властям системы было легче управлять подвластным населением. Оно оправдывало «железный занавес», военное противостояние, а следовательно, огромные военные расходы в отсутствие войны  («лишь бы не было войны!»), вечный поиск врагов, существование огромного репрессивного аппарата, огромных аппаратов секретных служб, неподвластных контролю общества и т.д. Но это ничего общего с марксизмом не имеет.
       Согласно марксизму, «социализм» как новый способ производства, выросший из «капитализма», уже с момента своего появления должен по всем социально-экономическим параметрам  опережать последний. Он даже должен был бы зародиться, опять-таки согласно марксизму, в недрах самого «капитализма» именно как более передовой в экономическом и социальном смысле строй. То есть само его рождение должно было манифестировать  экономические и социальные преимущества перед прежним режимом производства. Если же социально-экономическая система, постоянно соревнуясь с «капитализмом», даже спустя 70 лет никак не может опередить его в развитии, то либо эта система не имеет никакого отношения к нарисованной К. Марксом  будущей,  более прогрессивной экономической системе, либо неверен  теоретический прогноз К. Маркса.
      
      
*   *   *
Библиография к 1.2 [Б]

15. Гумилев Л.Н. Этносфера. История людей и история природы. –    
      М., 1993.
16. Солженицын А. Образованщина // Новый мир, 1991. №5, с. 43.
17. Советник вспоминает… // Аргументы и факты, 1990. №7, с.7.
18. Бутенко А. Каким быть социализму? // Правда,  1989. 8 авг.
19. Гегель Г. Лекции по истории философии. Кн. первая. Соч. Т.9.  
      М., 1932, с. 47.
20. К современной концепции социализма // Правда, 1989. 17 июля.
21. Егоров В. Социализм Народа или Социализм «для Народа»? //  
      Литературная газета, 1989. № 43, 25 окт., с. 10.

                                                       *   *   *
Продолжение следует

[alex_fag]

Теоретические аспекты прогнозирования экономической действительности
Продолжение

   1.2.  [В] Дискуссии по основным проблемам административно-
   командной системы экономики и ее перехода в иную
   систему координат (после 1985 года)

        Когда недостаточно аргументов, прибегают к эмоциям, к чувствам. А главными  чувствами  «общественного человека»  являются чувства добра, равенства, свободы, справедливости. К ним, как к главным аргументам взывают идеологи. Что такое идеалы «социализма», как не «стремление к приоритету в обществе человека труда» и общечеловеческое стремление к добру, равенству и справедливости, ибо лучшего, как говорят идеологи, человечество не придумало. А потому «в зависимости от отношения к этим вопросам» и «надо вести… дискуссии о конвергенции, о различиях и сходстве между капитализмом и социализмом, об экономических и социальных приоритетах, о примате общечеловеческих ценностей и т.п.» [22].        
       Можно согласиться с автором, что идеалы, действительно, замечательные. Но он о них так пишет, будто бы они имеют хоть какое-то отношение к нашей прошедшей российской действительности. Ценности, о которых он пишет, выработаны человечеством задолго до появления каких бы то ни было социалистических идеалов и теорий. Но если стоять на почве науки и сравнивать различные социально-экономические системы, то необходимо  свести все факты  в одну плоскость координат; т.е., с научной точки зрения, недопустимо сравнивать идеал одной системы с фактами другой. Они по самой своей природе несопоставимы. Идеал – это продукт мыследеятельности   отдельного человека, который в определенных условиях в  превращенном виде может стать также и продуктом умственной деятельности общества. Факты порождаются не столько посредством умственной деятельности, сколько благодаря ее воплощению в неких материальных результатах в совокупной деятельности многих индивидов.
      Поэтому идеал может оказаться продуктом мыслительной деятельности одного  индивида или группы людей, а факты – это порождение  практической  деятельности  множества. Именно поэтому мы не можем, оставаясь на почве науки, сопоставлять идеалы группы людей, отстаивающих интересы одной социально-экономической системы, с фактами реальной жизни другой социально-экономической системы. Но идеологи административно-командной системы призывают именно к этому. Они говорят: какие замечательные идеалы мы имеем, «строя социализм», и какую  «отвратительную эксплуатацию» мы наблюдаем в реальной жизни «капиталистических» стран.
        Наставники, по Аристотелю, более мудры не благодаря умению действовать, а потому, что они обладают отвлеченным  знанием  и знают причины. Отечественные идеологические наставники обладают таким «отвлеченным знанием». Они знают идеал миллионов в этой стране. Их заботит не сама истина, не научное знание о действительности и «причинах», и даже не сама идеология как таковая, а лишь идеологическое оправдание режима. Они грешат перед наукой (во всяком случае, перед марксистской теорией), называя административно-командную систему «социализмом», якобы выросшим из «капитализма» естественно- историческим путем. Но они грешат и перед идеологией, единственными правоверными глашатаями которой хотели бы быть.
       Знание идей о развитии общества – идеология предполагает знакомство хотя бы с идеями, в которых дана критика взглядов канонизированных ими классиков, не говоря уже о знании всех вообще идей о развитии общества и человека.  Но, ограничивая себя знанием даже не первоисточников, а вульгаризированных идей классиков  марксизма, отечественные идеологи  сужают само это знание до безумно малых величин.  Но что для них идеология, если из знания об идеях она превратилась у них в обыкновенную партийную пропаганду отживших официальных  догм?!
      Надо признать, что идеологи данную проблему осознавали. Потому они в проводившейся дискуссии пытались  сопоставить именно факты двух систем, а не только идеалы. Но оказалось, что для подобного сравнения фактов социального, политического, юридического и экономического развития двух систем нужны специальные оговорки. Оказалось, что «теоретически некорректно без оговорок сравнивать многоопытный развитой капитализм с социализмом, который по-настоящему еще и не развивался по своим  законам и только-только освобождается от явно наносного, от схематизированных моделей и т.п.» [23].  Так поставить вопрос мог только антимарксист, или человек, далекий от знания учения  К. Маркса и Ф. Энгельса. Оказывается, что строй, «выросший из капитализма», нельзя «по теории» сравнивать с последним, ибо такое сравнение «выгодно политическим оппонентам социализма» [24] .  С чем же его тогда сравнивать, чтобы определить, что же такое уродилось, что «построено»? Оказывается, далее, что его надо сравнивать с самими «социалистическими идеалами». То есть факт надо сравнить с планом, и если факт не соответствует плану, то надо  изменить не сам план, поскольку он не выдержал критики практикой, а факт. Вся экономическая практика человечества держится на обратном. Если у вас не хватает ресурсов, чтобы осуществить поставленную цель, то необходимо поменять цель. Идеологи призывают нас поставить «телегу впереди лошади», и при этом мечтают, что из этого выйдет что-то хорошее.
      Одно из двух: либо режим административно-командной системы, созданный с помощью насилия над населением, не соответствует марксистской доктрине о будущем способе производства, более прогрессивном, чем «капитализм», и выходящим из его недр; либо этот режим и есть «истинный социализм», и тогда, следовательно, неверна сама доктрина. Трудно расстаться с теорией, в соответствии с которой экономические процессы вроде бы естественным путем сами ведут к свободному развитию общества и его членов. Но еще трудней отрешиться от иллюзий, что ты живешь якобы в свободной стране. Поэтому  идеологи  пытаются  найти  некоторый компромисс между «теорией» и «действительностью». С одной стороны,  административно-командная система в результате «перестройки» преобразовывается в соответствии с доктриной марксизма. А с другой - эти «социальные, экономические преобразования  необходимо производить исходя из наличного человеческого материала, а не из «провидческих» или «заморских», лишь на бумаге завезенных на нашу землю работников» [25]. То есть, по словам  идеолога получается, что сама по себе  теория хороша, но  плохи те, кто реализует, работники плохи; надо воплотить хорошую теорию с помощью даже плохих работников. Задача, конечно, грандиозная – воплотить хорошую идею с помощью плохих людей. Настолько ли она хороша для реальных «плохих» людей – этот вопрос даже не заботит идеолога. Реальному воплощению «хороших идей» мешает, по его мнению, кучка отщепенцев из среды общественного мнения. Чтобы административно-командная система преобразовалась в «истинный социализм», надо «не третировать экономику, общественное мнение очередными моно иллюзиями, а на деле поддержать политико-экономический курс на созидательную перестройку, на многообразие форм собственности, способов хозяйствования при социализме. И не насаждать в угоду доминирующим концепциям те или иные формы, а поддерживать все – пусть соревнуются. Жизнь сама покажет, что и кто жизнеспособнее. А к кому этот призыв? Разумеется, и к тем, кто определяет политику, и к тем, кто разрабатывает ее варианты, формирует общественное мнение» [26].
       Отечественные  идеологи – большие фарисеи.  С одной стороны, идеолог  призывает тех, кто не имеет реальной власти,  помолчать  во имя воплощения «хорошей идеи». С другой - он предлагает провести эксперимент: выживут или не выживут  новые слабые хозяйственные формы в условиях, диктуемых административно-командной системой.  Главный призыв идеологов проходившей дискуссии: не надо третировать административно-командную систему; надо дать ей возможность свободно посоревноваться с чуждыми ей формами хозяйствования; а жизнь рассудит – кто из них сильней. Нет смысла воспроизводить  здесь все славословие в адрес так называемого классового подхода, которое  преобладало в ходе   анализируемой дискуссии. Но кое на каких моментах мы все же остановимся.
      Так называемый классовый подход означает, что структура общества и его динамика анализируется с позиции того, какое место в иерархии общества занимают те или иные слои населения. Но это не всегда правильный и верный подход. Во всяком случае, он не отражает многие аспекты человеческой цивилизации и ее динамику в разных регионах земного шара. Однако отечественные последователи марксизма ссылаются на него, как на один из главных критериев оценки динамики развития общества [27].  При этом, как правило, приводят чуть ли не хрестоматийное «ленинское учение» о классах, которое является не чем иным, как вольным  переложением Лениным тезиса известного российского историка В.О. Ключевского.
      Так, по В.О. Ключевскому: «Сословное неравенство возникало двояким путем. Иногда источником его бывало экономическое деление общества в момент образования государства. Тогда общество  делилось на классы сообразно с разделением народного труда: классы различались между собой родом труда или родом капитала, которым работал каждый класс, и сравнительное значение каждого общественного класса определялось ценой, которую имел тот или другой род труда, тот или другой капитал в народном хозяйстве известного времени или места…» [28].  Причем В.О. Ключевский имел в виду только историю России, которую он анализировал по архивным данным.
       А теперь - по В.И. Ленину: «Классами называются большие группы людей, различающиеся по их месту в исторически определенной системе общественного производства, по их отношению (большей частью закрепленному и оформленному в законах) к средствам производства, по их роли в общественной организации труда, а следовательно, по способам получения и размерам той доли общественного богатства, которой они располагают» [29].
       Как видим, В.И. Ульянов в марксистских терминах в вольной   интерпретации воспроизвел лишь то, что было наработано  французскими и русскими историками и социологами. Классовый подход к анализу общества, который не является детищем марксизма, но взят им из других (французских) концепций в качестве хорошего идеологического  орудия воздействия на  умы людей,  в определенной степени помогает анализу общества. Если общество бывшего Советского Союза разложить на слои, классы с целью его научного анализа, то мы увидим, что в ходе  становления административно-командной системы в стране сформировался  особый класс работников аппаратов различных уровней власти,  существование и интересы которого базировались на государственной собственности на средства производства.
       Однако, не данный аспект имелся в виду идеологами во время анализируемой дискуссии. Для них в этом споре «классовый подход» означал отстаивание в споре с противниками «интересов  трудящихся масс». Здесь мы наблюдаем еще один пример фарисейства отечественных идеологов. Для реальных аппаратных работников системы, осуществлявших власть в стране, реализация  на практике  так называемых интересов рабочего класса, воли наиболее сознательной  его части – была подобна смерти.
       Система создавалась во имя, но не для рабочего класса. Об этом говорят фактические данные о доходах. Уже в 1922 г. оклады партработников разных уровней были установлены от 300 до 430 руб. в месяц. При этом предусматривались также  прибавки на 50 % на членов семьи и еще 50 %-ное увеличение оклада «за работу во внеслужебное время».  В  то  время  как «средняя заработная  плата в  промышленности   летом   1922 г.   составляла   около  10 руб.   в месяц» [30] . Помимо окладов в то голодное время для партсоваппарата был установлен и продовольственный паек  (ежемесячно 12 кг мяса, 1,2 кг сливочного масла, 1,2 кг сахара, 4,8 кг риса и т.п.), бесплатное обеспечение жильем, одеждой, медицинским обслуживанием, персональным транспортом, поездка за границу в дома отдыха и на курорты для поправки здоровья вместе с домочадцами и медицинским персоналом (на что выделялись 100 руб. золотом на проезд, 100 руб. золотом на пребывание в санатории, еще 100 руб. золотом на «устройство и мелкие расходы» и т.д.) [31]. При таком положении вещей, естественно, и идеология рождалась соответствующая: все эти материальные блага создаются аппаратом и для аппарата системы, а работный люд – это лишь механизм для восприятия и осуществления руководящих, начальственных идей.
       Анализируемая дискуссия времен «перестройки» по указанным выше идеологическим вопросам хотя бы в одном отношении принесла пользу: она прояснила вопрос о названии экономической системы, которую  пытаются «перестроить».
*   *   *
Библиография к 1.2 [В]

22. Егоров В. Социализм Народа или Социализм «для Народа»? // 
      Литературная газета, 1989. № 43, 25 окт., с. 10.
23. Там же.
24. Там же.
25. Там же.
26. Там же.
27. Там же.
28. Лигачев Е.К.: Не забывать о классовом подходе // Аргументы и 
      факты, 1990. № 27, с. 2. Лигачев Е.К. Страна нуждается в
      политической стабильности // Известия, 1990. 5 июля.
29. Ключевский В.О. История сословий в России. Курс, читанный в
      Московском Университете в 1886 году. Петроград, 1918, с.17.
30. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 39, с.15.
31. Подщеколдин А. 1922 год: фабрики – рабочим, привилегии –  партаппарату // Аргументы и факты, 1990. № 27, с. 2.

Продолжение следует

[alex_fag]

Теоретические аспекты прогнозирования экономической действительности
Продолжение

   1.2.  [Г] Дискуссии по основным проблемам административно-
   командной системы экономики и ее перехода в иную
   систему координат (после 1985 года)

Другой, столь же острый идеологический вопрос дискуссии, вызвавший не меньшие споры, чем первый – это вопрос о «плюрализме партийности» и политической свободе. И, пожалуй, наиболее ярким выражением, квинтэссенцией большинства высказываний по данному вопросу явился  «манифест  надежды», в котором авторы  предлагали  взамен административно-командной системы создать трехликое общество личной, экономической и политической свободы [32] .  Для создания такого общества, кроме известной формулы марксизма о том, что «свободное развитие каждого является условием свободного развития всех», авторы «манифеста» предложили только одно «гарантийное обязательство»: «общество и государство гарантируют своей властной волей соблюдение «Всеобщей Декларации прав человека»…» [33] .
       Этот призыв к гарантиям одновременно от государства и общества тоже является не более чем идеологической конструкцией. Когда гражданское общество будет иметь эту самую «властную волю», которая позволила бы ему «гарантировать» права каждого своего гражданина, тогда не будет нынешнего государственного строя, а государство будет подчинено обществу и станет цивилизованным правовым государством.  Требование же  одновременно от государства, стоящего над обществом  и подчиняющего его себе, и от подчиненного общества подобных гарантий, означает лишь идеологическую иллюзию  авторов в отношении  института  современного государства.
      Однако, для авторов ясно, что одними призывами личную свободу граждан не обеспечить; ее может обеспечить «в действительности только Общество Экономической Свободы». Как достичь такого общества? Здесь главным и, пожалуй, единственным средством является, конечно же, рынок. Ибо, по мнению авторов, именно он «создает богатство и процветание общества…» [34] .
       Любому экономисту известно, что никакой рынок ничего не создает, а тем более, богатство. Он, как и любой иной «инструмент» по обмену веществ, лишь обеспечивает регулирование экономического «вещества» (материальные, трудовые ресурсы, капитал, деньги и т.п.) в экономическом организме общества, способствует более или менее безболезненной его «перекачке» из  сфер, мест и регионов, где данного вещества много, в сферы, места и регионы, где вещества мало.  Если богатство прежде не произведено трудом человека, то какой бы рынок ни «внедряли» – «регулируемый» или «свободный», под контролем государственной власти или же заключенный только в свободной игре сил спроса и предложения, - он не выведет «вперед от равенства нищеты и безделья», хотя и может увеличить «разницу имущественного положения людей». А богатство и не может быть произведено в таком количестве, чтобы его можно было «перекачивать», обменивать на благо общества, до тех пор, пока труд является подневольным у государственных органов.
      Каким же представлялся авторам «манифеста» рынок, «создающий богатство»? «Общество и государство обеспечивают справедливые условия налогообложения, развивающие экономическую и предпринимательскую активность» [35] . Если понимать «справедливые условия налогообложения» в контексте права, – а авторы манифеста являются юристами и философами, - т.е. как определяемые законом, то нельзя забывать следующего обстоятельства. Законы формулируются законодательными органами, а обеспечиваются фактически действиями исполнительных органов власти (правительство, комитеты, ведомства, исполкомы и т.д.). Дистанция между написанными законами и их исполнением в нашей стране, - как это прекрасно знают даже не юристы, - весьма велика. И «общество» к их реализации, к их обеспечению, к сожалению, отношения не имеет. Оно имеет с ними лишь ту некую связь, что в массе своей нынешнее нищенское население эмоционально отрицательно относится к богатым. Поэтому призыв авторов к тому, чтобы общество не допускало «экономической действительности, унижающей достоинство и права человека», этот призыв к нашему обществу отношения не имеет. Оно допускало и допускает это каждодневно, ибо оно само – на положении униженного перед могуществом государственных органов, государства.  Призыв же к последнему о том, что оно «не имеет права посягать, за исключением чрезвычайных обстоятельств, угрожающих людям и обществу, на чью-либо экономическую свободу» [36],  также является идеологической иллюзией.  В условиях, когда государство реально стоит над обществом,  его аппаратные  работники в любой момент могут сослаться на эти самые «чрезвычайные обстоятельства», как только появится угроза существованию административно-командной системы. Даже ныне, в первые годы нового тысячелетия, достаточно инфляции, за рост которой ответственны как раз, прежде всего, государственные органы, вырасти еще процентов на 5 в месяц,  как государственные органы власти начнут принимать соответствующие меры в связи с «чрезвычайными обстоятельствами». Вся история бывшей советской экономики – это история сплошных «чрезвычайных обстоятельств», для преодоления которых властями принимались соответствующие репрессивные меры. А если уж очень хочется свободы, то следовало бы манифестировать недопустимость вообще какого бы то ни было посягательства на чью-либо «экономическую свободу». Когда же  советские, а теперь уже новорежимные монополии, или любое государственное ведомство диктуют свои правила экономической игры всему обществу, то это называется уже не «экономической свободой», а экономическим диктатом, произволом, разбоем.
        С  понятием «свобода» надо обходиться бережно. То, что имеет отношение к отдельной личности, не может распространяться на какую бы то ни было ассоциацию, организацию, орган или ведомство. Государство не должно иметь права посягать на чью-либо экономическую свободу. Но оно просто обязано, вне зависимости от «чрезвычайных обстоятельств», следить за экономической деятельностью организаций и регулировать ее (а следовательно, «посягать» на их «экономическую свободу» каждодневно) таким образом, чтобы обеспечить эту самую свободу своим гражданам, личности.
       Но вот в общих чертах «Общество Экономической Свободы» авторами «манифеста» нарисовано. Однако оказалось, что его достичь может лишь «Общество Политической Свободы», которое есть не что иное, как «основа свободного общества – политический плюрализм и многопартийность» [37] .
       Давно известно, что как рынок ничего не производит, так и основой политической свободы является власть. Но вот что такое «политический плюрализм» – неясно. Должен ли он означать множественность в государственной политике или множественность самой политики? И чью множественность? Каких властных структур? Означает ли он, что впредь в обществе и в государстве будет осуществляться столько политических решений, линий, действий и программ одновременно и по одному и тому же вопросу жизни, простирающихся в своих властных атрибутах на волю и действия всех членов общества, сколько есть в наличии политических лидеров и групп, или «политических воль»? Ну а если какой-либо индивид не захочет состоять ни в какой политической партии, войдет ли его политическая воля, т.е. воля к участию во власти, в основу «Общества Политической Свободы»? Тоже неясно. Авторы «манифеста» этого не разъясняют.
       Таким образом, политически свободное общество, т.е. общество, в котором ни один его гражданин не был бы ущемлен в выражении его политической воли, в котором он имел бы возможность ее реализовывать во властных функциях (в функциях реальной власти) непосредственно или через своих представителей,  у авторов свелось к обществу свободы партий.
       Естественное разумное требование к государственным структурам власти о том, чтобы они служили не какой бы то ни было, хотя бы и самой «прогрессивной», идеологии, а Закону, защищающему права гражданина, в общественном сознании дозрело только до требования к работникам этих государственных структур о выходе из партий. «Военнослужащие, работники суда, прокуратуры и милиции (забыли спецслужбы ?! – А.Ф.)  не должны состоять в политических партиях, гарантируя тем самым свою подчиненность обществу и народу» [38] . Но если перечисленные категории работников не будут иметь права состоять в какой-либо политической партии, то как это совместить с «независимостью политического выбора каждого гражданина» [39] , как обеспечить «права личности» работников государственных служб? Или же в этой части своих политических прав они должны быть ущемлены в сравнении с другими гражданами общества?  Но что же это будет за «общество политической свободы» или «общество личной свободы», в котором часть граждан объявляется второсортными и урезаются в своих политических правах? Авторы «манифеста» этого не разъясняют. Да и, кроме того, выход работника, например, прокуратуры из какой-либо партии еще не будет означать, что он не состоит в мафии.
       Разумное требование о выведении деятельности органов политических партий за пределы территорий и кабинетов государственных органов (требование о прекращении деятельности любых партий на производстве), у авторов «манифеста» свелось  к  варварскому требованию об ограничении прав отдельных  юридически свободных и дееспособных граждан в определенной части политической деятельности,  об ограничении прав в партийной деятельности. Аргумент – в противном случае партийная идеология будет влиять на исполнение ими законов.   Как если бы на это влияла только идеология, или как если бы лишение человека определенных прав излечивало его от идеологического дурмана.
      Отождествляя членство в партии, - что является неотъемлемым правом любого гражданина, - с деятельностью партийных организаций в государственных органах власти и вообще в любых производственных структурах, - что является, напротив, нарушением прав общества и его членов (поскольку такая деятельность может повлиять на законоохранную деятельность работников государственных органов, на экономическую деятельность предприятий), - авторы «манифеста», тем самым, призывают общество идти  от одной несвободы к другой несвободе.
      Подведем итоги. Авторы «манифеста» по данному аспекту дискуссии предлагали «созидание» для изменения административно-командной системы. «Созидание – законодательное и властное обеспечение экономических, политических и духовных условий для антимонополистической  революции, разгосударствления экономики, политической многопартийности, идеологического плюрализма и свободы совести…» [40] . Срочно ввести рынок, многопартийность и идеологический плюрализм. Вот единственно верный путь возрождения (Союза? России? Человека Мира? Экономики? Административно-командной системы?)! Но «регулируемый рынок» у нас давно существует. Многопартийность, хотя она  формально узаконена недавно, но фактически существовала всегда,  даже в пределах одной и той же правившей компартии (несколько миллионов рядовых членов компартии и несколько тысяч функционеров ее партаппарата – это были разные по интересам и идеологии партии). Что же касается «идеологического плюрализма», то здесь тоже все ясно: его просто не может быть. Идей в обществе может существовать великое множество, – сколько людей, столько и идей. Но вот знание о них – одно. Все остальное – незнание. В отечественном вульгаризированном представлении «идеология» стала отождествляться с официальной коммунистической партийной пропагандой, стала тождественной апологетике правившей компартии. Ныне каждая партия, стремясь завоевать себе почитателей, а через их волю на выборах и определенную долю власти, пропагандирует свои идеи и идеалы, а также свои существующие или мнимые достоинства. Пусть их пропагандируют! Но это ли самый верный путь для реформирования российской экономики?
      Итак, для «созидания» предлагалась такая пирамида: в основании – «общество политической свободы», на котором  покоится «общество экономической свободы», которое уже обеспечивает «общество личной свободы». Схема, вроде бы, логичная и разумная. Но вот беда – как же все-таки обеспечить первооснову этой пирамиды в стране, люди которой, по своей нравственности, насильственно прививаемой им в течение нескольких человеческих поколений, по своей личной психологии, являются  «про-рабами будущего коммунистического общества»,  рабами официальной прогосударственной идеологии? В такой стране приходится уповать только на добрую волю начальника, который, исходя из своих «демократических» воззрений, «сверху» установит основу пирамиды; уповать, например, на генерального секретаря или президента. Так как же быть с «цепями рабства»? Сбросить ли их, «стоя на коленях» перед идеологическими фантомами?! Без покаяния в грехе рабства перед ними, от рабства не избавиться!
                                              *   *   *
Библиография к 1.2. [Г]

32. Манифест надежды // Литературная газета, 1990. 3 окт., № 40,   
      с. 11.
33. Там же.
34. Там же.
35. Там же.
36. Там же.
37. Там же.
38. Там же.
39. Там же.
40. Там же.

Продолжение следует

[alex_fag]

Теоретические аспекты прогнозирования экономической действительности
Продолжение

   1.2.  [Д] Дискуссии по основным проблемам административно-
   командной системы экономики и ее перехода в иную
   систему координат (после 1985 года)

           Следующим по важности, или по накалу страстей, вопросом дискуссий был вопрос о власти.
     Ныне, по истечении нескольких лет, отделяющих нас от времени дискуссии, немного смешно и печально разбирать аргументы спорящих сторон. С одной стороны, предпринимались попытки постепенно, как бы невзначай, изменить существовавший государственный строй, создать другой правовой режим. А с другой – принимались одновременно законы о защите прежней системы. Смешно наблюдать, как общественность хитрила сама с собой.  Создание «правового государства», о котором пеклась общественность, есть не что иное, как попытки изменить существовавший «неправовой» государственный строй. Одновременно печально, поскольку стоявшие на страже  порядков этого «неправового» строя различные структуры могли наказать любого гражданина, который посмел бы проявить собственную инициативу (без позволения начальства) по пропаганде новых политических порядков.
      Ломать ли систему, или ее изменять понемногу, медленно, «реформировать»? - вокруг этого вопроса шла большая часть споров. Но для многих, в том числе для так называемых демократов, путь демонтажа системы был неприемлем. Главным аргументом против такого пути была ссылка на его деструктивность. При этом указывали на опыт большевиков и на то, что из этого опыта получилось. В тревожное, конфликтное время «перестройки» данный аргумент  стал почти главным отличительным признаком принадлежности к демократическому мировоззрению. Им заклинали против новой редакции «классовой борьбы». По сути, он стал догмой «демократии». Однако в любых процессах, явлениях, в любом новом деле, в любом положительном «строительстве» есть некоторые «вещи», без ломки которых невозможно само развитие. Такой «вещью в себе» являлась и пока еще продолжает являться структура менеджмента национальной экономики.
       Против разрушения тоталитарного механизма управления хозяйством страны приводился и такой довод: поскольку «правовое государство» означает уважение к Закону, то, стало быть, Закон никем и никогда не может быть изменен, отменен, заменен другим законом. А поскольку в существующей экономике уже действуют определенные юридические законы, регулирующие хозяйство, то их надо  сохранить, соблюдать и уважать, если общество хочет иметь  «правовое государство». Подобная консервация жизни через закон и вера в достижение лучшего мира посредством постоянства закона, принятого данной властью, есть лишь иное выражение того же самого движения в застой, которое осуществлялось на протяжении десятилетий в беззаконии или благодаря «законам» «телефонного права».
      Единственным полным сувереном является народ. И потому он вправе изменить закон, принятый стоящей над ним властью. Эта формула «народ – суверен» верна не потому, что некто сверху или какой-то гений ее провозгласил как некую абстрактную истину или «правильный принцип» или очередной догмат веры, и дал тем самым народам индульгенцию на вседозволенность. Она верна потому, что так происходит в действительной истории народов. И если это суверенное право народу не дают осуществлять управляющие им органы власти (через соответствующий закон или без него), то народ берет это право сам, не спрашивая чьего бы то ни было позволения, и реализует его через референдум или революцию.
      Но в проходившем споре защитников интересов «Центра»  административно-командной системы и интересов «Мест», как с одной стороны, так и с другой, «суверенитет» народа был подменен «полновластием» государственных органов власти. А потому спор шел в основном вокруг так называемого «ограниченного суверенитета», ограниченного, видимо, со стороны республик в пользу «Центра», и противопоставления прав граждан правам государства. Из-за  такой подмены предмета спора, стало вообще невозможно доискаться истины и говорить о каком-либо суверенитете. Ибо любой государственный орган власти любой страны, любой монарх или правитель, наделенный властью, всегда кем-то или чем-то в ней ограничен. Или, напротив, надо было бы вести речь о суверенитете монарха или диктатора, если и поскольку он имеет неограниченную власть над подданными.
      Наиболее широкой, действенной властью часто обладают частные организации, а не все совокупное целое – народ. Такую власть в нашей стране, например, имела компартия. А любая частная организация, в том числе и любая партия, есть только часть целого.  Все проблемы развития такой организации, всякие ее интересы, даже самые «прогрессивные», есть интересы части общества, части целого, есть частные интересы. То же самое относится к любым исполнительным органам власти, к любым отдельным ассоциациям. Сувереном же является именно «целое» – народ, который, даже не имея никакой власти, не может перепоручить свой суверенитет какой бы то ни было частной организации, какому бы то ни было органу власти, не ликвидируя тем самым самого себя как суверена, как целое, как народ.
      Поэтому, когда в проходившей дискуссии противоположные стороны вели спор о разделе суверенитета между «Центром» и «Республиками» или даже местными органами власти, то все они тем самым отождествляли «государство» с «народом». «Ограниченный суверенитет» – это нонсенс. В подобных рассуждениях механически смешивается вопрос об относительности внешней свободы с вопросом о целостности совокупной общности и ее (целостности) атрибутах. Человек внешне абсолютно несвободен. Несвободен в своих действиях, хотя бы от природы, от климата и т.д.  Но народ не есть один субъект, личность или даже их сумма. И не это даже самое главное. Ограничивая суверенитет какими-либо обстоятельствами, - даже международными, - тем самым данный народ низводят до частной группы людей. Это было бы верно в условиях единой вселенской человеческой общности. В ней нынешние, суверенные в своей судьбе, народы стали бы не более чем частной группой. А высокое наименование «народ» перешло бы к вселенской человеческой общности. Но в подобном гипотетическом случае вообще было бы бессмысленно рассуждать о каком бы то ни было «суверенитете» как политическом свойстве, проявляемом одним социальным существом (сообществом) по отношению к другому, и о какой бы то ни было государственности. В условиях же реального существования политически, экономически, юридически и т.д. разъединенных народов, существования государств, вопрос о суверенитете остается главным при определении той или иной социальной общности людей в качестве «народа».
       Государственная власть не обладает суверенитетом. Это не ее атрибут и не ее субстанция. Он присущ суверену, не зависящему от каких бы то ни было международных или внутренних условий существования данного государства, но зависящему от своего собственного становления и существования в качестве «народа». В этом смысле можно было бы сформулировать так: наличие, проявление, реализация суверенитета есть показатель  самоосознания данной национальной или многонациональной общностью самое себя в качестве народа.
       Переадресовывая «суверенитет» с суверена к его части, - с народа к государственной власти (любого уровня), которая посредством насилия или свободных выборов правит данным народом, - тем самым пытаются ограничить эфемерными рамками самого суверена, сам народ в проявлении его воли. Такие случаи в истории были. Они всегда возникали в судьбоносное для того или другого народа время. Но народ тем и отличается от всякой человеческой ассоциации и от всякого органа власти, что он в осуществлении своего полного суверенитета отбрасывает как нечто ненужное и необязательное всякие ограничители этого своего неотъемлемого атрибута и тем самым показывает себя миру в качестве народа-суверена; чего не может сделать никакая ассоциация и никакой орган власти.
        Поэтому фальшиво звучали в проходившей дискуссии заявления о «противоправности противопоставления правам человека права народа» [41], особенно когда речь шла о действиях властей республик в ущерб интересам «Центра». Когда суверен проявляет свою волю, свой полный суверенитет, тогда в полной мере реализуются и права каждой личности, права человека. Ибо в демократическом волеизъявлении каждого поименного члена общества и проявляется воля народа. Ведь права отдельного частного индивида потому и являются «правами», что он своей волей включает себя в данную систему правовых отношений, осуществляющихся в данном обществе. Нарушая тот или иной закон, индивид тем самым игнорирует эти общие права, отрицает их, если, конечно, они есть в данном законе. А тем самым отрицает и свои собственные права в данной общности, которые могли бы быть защищены законом. Он как бы вступает в противоборство с обществом. И общество борется с ним как со своим врагом – силой закона ограничивает его волеизъявление, его желания и действия. Выполняя же закон, индивид не только получает защиту своих индивидуальных прав в законе, но он тем самым проявляет себя как неотъемлемая часть суверена.
      Конечно, в проходившей дискуссии спорящие стороны, прежде всего, имели в виду явление, постоянно наблюдаемое в отечественной практике, когда те или иные органы власти  нарушают права индивида, беззаконно или даже в соответствии с установленным этой властью «законом». Но в таком случае речь должна была бы идти лишь об узурпации теми или иными органами власти прав индивида, а вместе с ними и прав суверена, но никак не о суверенитете как таковом. Поэтому действительная противоправность заключается в противопоставлении не прав индивида, с одной стороны, и прав государства, общества и народа – с другой; а в противопоставлении прав индивида, общества и народа, с одной стороны, и прав государства, органов власти – с другой. Политическая (и юридическая) формула, противоположными членами в которой являются: индивид –  с одной стороны, а государство, общество и народ – с другой,  неверна. Верно другое: на одной стороне – индивид, общество и народ, на другой – государство, органы власти.
       Сторонники сохранения в целости административно-командной системы во время проходившей дискуссии отождествляли «центральный орган власти» с «обществом». Так называемый суверенитет советского государства в точном понимании этого политического свойства был суверенитетом народов, его населявших. Когда же ведут речь о сложившихся в нашей стране правовых формах, «обеспечивающих сочетание интересов Союза ССР и входящих в его состав национальных союзных республик» и о том, что эти сложившиеся формы якобы «призваны были обеспечить суверенитет Советского государства путем определения и разграничения компетенций Союза и республик» [42], то речь фактически ведут о полномочиях разных уровней государственной власти, причем полномочиях, весьма щекотливым образом приобретенных. И суверенитет здесь не при чем. Здесь смешивают суверена с правителем.
       Кому отдать право вето: союзной ли власти или же республиканской? Об этом спорили юристы, и не только они, во время дискуссии. Но суть-то в том, что и в одном, и в другом варианте нарушается право суверена. Разные уровни власти за спиной народа пытаются лишить его исконного права: решать, кем ему быть и какую форму правления над собой иметь. Только в одном случае это право предлагали передать центральным органам власти, а в другом – республиканским органам власти. Однако, если стоит проблема о разрешении споров между различными уровнями государственной власти, то она и должна решаться в рамках перераспределения функций власти. Но суверен ни в том, ни в другом случае своего слова пока еще не сказал.
      Итак, возникает юридическая проблема: между «сувереном»  и  «правителем» должен быть заключен основной общественный договор – конституция. Такой договор имеется в любом государстве, власти которого хотя бы как-то претендуют на признание их миром. Именно потому многие участники споров на юридические и политические темы во время дискуссии так или иначе искали аргументы в этом основном договоре. Можно было бы признать Конституцию в качестве одного из аргументов в дискуссии, если бы провозглашенный властями «Основной Закон»  являлся бы таковым. К сожалению, необходимо констатировать, что в практике административно-командной системы это не так. Нет ни одного случая, ни одного зафиксированного факта в ее истории, когда бы решения суда любой инстанции опирались бы в первую очередь на «Основной Закон», и уж затем на все остальные законодательные и подзаконные акты властей. Так называемые «народные суды» любого уровня при разбирательстве дел руководствовались (и все еще пока руководствуются) не положениями Конституции, а теми или иными циркулярами вышестоящих органов или ведомств. И даже те участники дискуссии, которые пытались обосновать необходимость сохранения правового режима административно-командной системы,   вынуждены   были   это   признать,   но   весьма   лукаво.
С одной стороны, они заявляли, что «Советское государство может гордиться широтой конституционных прав и свобод своих граждан»; с другой – вынуждены были оговориться, что «формирование социалистического правового государства как практическая задача провозглашается нашей партией впервые» [43] . Следовательно, в этой системе порядок устанавливал не Закон, а Сила?! Но зато провозглашенной «Конституцией», которая не имеет никакого практического значения для проживающих на данной территории граждан, можно гордиться! Извращенная логика – жить в нищете, в убогости, но зато гордиться своими идеалами.
       По этой «Конституции» Советский Союз значился «федерацией республик». По названию это была федерация, по форме – конфедерация, а по содержанию – унитарное государство, поскольку союзные и автономные республики (а тем более края и области) не были полностью самостоятельными в управлении на своей территории (они не имели даже своих «бумажных» конституций). По содержанию государственного устройства  система представляла из себя целостный, слитный политический организм. Но, по своей сути, она не была ни федерацией, ни конфедерацией, ни даже современным унитарным государством, поскольку не имела  совокупности элементов первого, второго или третьего типа политического устройства. По существу, она являлась государством типа «восточной деспотии», в которой главный деспот правит всем и всеми, но даже он сам – несвободен, он  - раб  этой системы. Это относилось как к форме правления, так и к форме государственного устройства. По названию и по некоторым формальным атрибутам правление здесь относится к типу «республика»; а по содержанию оно тяготеет к «монархии». Ибо полномочия верховной власти принадлежали первому лицу – вождю, первому секретарю, который не нес (как и любой монарх – царь, император, шах, султан, диктатор и т.п.) юридической ответственности за свое верховное правление, но лишь мог быть смещен.
       В действительной федерации республик (а не на бумаге) «Центр» был бы, по сути, исполнительным органом их воли и всякие его самостоятельные действия помимо этой их воли блокировались специальным юридическим механизмом. Кстати, современная Российская Федерация как юридическое образование тоже вызывает сомнения с точки зрения его названия, поскольку здесь, в «федерации» продолжает «править бал» «центр», а не члены федерации.
      Суть процессов объединения республик в единый союз в 20-е годы прошедшего столетия заключалась в том, что посредством такого объединения достигалось становление слабых в военном, экономическом и политическом отношении самостоятельных политических образований – республик и превращение их в сильные политические образования. Ситуация в мире была такова, что через объединение слабых политических образований в один союз можно было реально достичь их усиления и тем самым подлинного суверенитета населяющих их народов. Провозглашение единого политического образования, которое бы постепенно наполнялось экономическим, политическим и юридическим содержанием правления на местах и тем самым вело  к размыванию так называемой «государственности», отвечало марксистской доктрине об «отмирании государственности». То есть теории, по которой все функции власти, правления, первоначально сконцентрированные в «Центре», постепенно переходят от него к местам – республикам и далее; от республиканских центров – к местному самоуправлению. Но подобное видение будущего ничего общего с централизацией власти не имеет.
        Подобное видение будущего предполагает движение реальной власти, ее переход от централизма и унитарности к наполнению федеративности, к конфедерации и далее - к самоуправлению ассоциацией или местных территорий. Собственно, это и было вначале предусмотрено и провозглашено в первой Конституции в специальной статье 26, которая декларировала, с исчезновением внешних условий, препятствовавших приобретению полного суверенитета, гарантию свободного выхода республик из Союза. Реальная же политика властей административно-командной системы  вела к обратному, к полной утере какой-либо самостоятельности.
      Поэтому представляются голословными некоторые доводы участников дискуссии о политическом устройстве, отстаивающие необходимость сохранения прежнего политического порядка системы. Если, как писал Ю. Бромлей, первоначальный «военно-политический союз советских республик и представлял собой фактически конфедерацию», то движение политического устройства системы  в этом направлении в конце века,  является, по его мнению,  негативным явлением: «в историческом плане превращение нашей страны в конфедерацию было бы движением вспять» [44]. Цитируемый автор далее ставит вопрос: кому выгодно «движение нашего союзного государства вспять по пути превращения в конфедерацию?». И сам же отвечает, что выгодно  не «населяющим его национальностям, а тем более не советскому народу в целом» [45]. Если уж встал вопрос о выгоде, то ему следовало бы включить в эту пустую идеологическую форму «советский народ в целом» не только население СССР образца 1989 года, но и население всей Восточной Европы, и население некоторых других стран, ибо такова была реальная политическая практика  властей административно-командной системы.
       Ностальгия по «великому», «сильному» государству, сила которого, собственно, состоит не в том, что его уважают  соседи из-за его великих свершений на благо человечества, в том числе на их благо, а только в том, что населяющие его народы объединены в единое государство силой – показатель имперского мышления. В основу своих рассуждений оно кладет абстрактную «марксистско-ленинскую» схему, согласно которой народы Земли, постепенно объединяясь во все более мощное и все более территориально обширное политическое образование, создают некое вселенское («коммунистическое») государство, которое своим актом рождения каким-то чудесным образом «по-ленински» «отмирает»,  исчезает с лица земли.
                                                       *    *    *
Библиография к 1.2. [Д]

41.  Крылов Б. Не в ущерб правам человека // Правда, 1989. 14 авг.
42. Там же.
43. Лазарев Б. Правовое  государство // Правда, 1988. 23 июня.
44. Бромлей Ю. Федерация или конфедерация // Правда, 1989. 7
      авг.
45. Там же.

Продолжение следует

[alex_fag]

Теоретические аспекты прогнозирования экономической действительности
Продолжение

   1.2.  [Е] Дискуссии по основным проблемам административно-
   командной системы экономики и ее перехода в иную
   систему координат (после 1985 года)

      Вообще, для читателя, который знаком с марксизмом только по отечественным учебникам истории, здесь надо отметить, что такие термины, как «государство» и «коммунистическое», поставленные в единую связку как существительное и прилагательное, - это анти-марксизм. Если бы К. Маркс сейчас узнал о том, что сделали с его теорией советские марксисты-ленинцы, то он, вероятно, перевернулся бы в гробу. Вообще советское сочетание «марксизм-ленинизм» - извращенное и ложное. С таким же успехом можно было бы применять и сочетание «марксизм-лассализм», по имени Лассаля, так называемого ученика К. Маркса, с которым последний постоянно боролся, поскольку Лассаль извращал его теорию, как и В. Ульянов, а вслед за ним и И. Сталин. Или, например, применять такое словосочетание для отечественных последователей учения, как «марксизм-сталинизм»; кстати, оно имеет больше оснований для существования, чем «марксизм-ленинизм»;  или «марксизм-бакунинизм» и т.п. Но, как говаривал тов. Сталин, «вернемся к нашим баранам», т.е. в данном случае, к основной теме.
     Чем крупнее политическое образование в форме государства, тем меньше желания у правящей элиты – чиновников - расстаться с управлением им. Опыт развития человеческого общества показывает, что все существовавшие государства с достижением силы и величия, благодаря силе, распадались с великими издержками для населяющих их народов. Чем больше действие центростремительных сил по созданию таких политических образований, тем больше центробежные силы населяющих их народов. Об этом свидетельствуют хроники династий китайских императоров, татаро-монгольских завоеваний и др. древние источники. Об этом свидетельствуют и документы  новейшего времени.
      Национальные взрывы в новейшее время чаще всего происходят на территориях проживания этнического пограничья. Политика правящих кругов, направлявшаяся на усиление централизованного государственного строя посредством укрепления государственных границ в ущерб межэтническим связям, а стало быть, на ликвидацию пограничных этносов, объективно ориентирована на вражду между народами, на агрессию в отношении соседних государств. Ибо пограничные этносы формируют собой те переходные формы культуры и общения, с помощью которых и через которые соседние народы только и могут понять друг друга, ужиться и взаимопроникнуть в культуре как составные части единого человечества. Вправе ли одна какая-либо нация или национальная группа решать вопрос о судьбе всей социальной общности, исторически сформировавшейся в данных территориальных рамках? Вправе ли она игнорировать индивидов другой или других национальностей, являющихся составной частью данной социальной общности? В современных условиях вообще невозможно поставить знак равенства между «народом» и «нацией». Ни в одном государстве мира ни одна нация не имеет достаточных оснований для взятия на себя полномочий «народа», ибо она везде является всего лишь частью, пусть даже преобладающей, социальной общности. Часть, даже очень большая, не есть целое, каковым является «народ».
      Но не народы, и даже не нации провоцируют вражду, а стоящие над ними власти. Примером тому является сам процесс возникновения этносов пограничья в разных частях мира.  Не сам по себе этнос, вмещающий в себя культуру двух или нескольких наций (народов), исторически обосновавшийся на данной территории, становится «пограничным». Но таковым его делает именно то или иное государственное образование, которое пытается увеличить свою  политическую силу посредством расширения своих государственных границ, и которое этими границами искусственно разделяет, разъединяет  единый этнос по разные стороны двух или нескольких государств. В результате возникают «пограничные конфликты» между данным этносом, разделенным границей на два «народа», с одной стороны, и с другой – представителями двух и более государственных режимов власти по обе стороны границы, которые фактом своего существования и своей политикой «укрепления границ» постоянно подогревают эти конфликты.
      В эту «большую политику» государственных границ постепенно вовлекается все население. Народы уже перестают понимать первопричину конфликта. Всю свою боль от неустроенности жизни в рамках данного политического образования они переносят уже на другой этнос. Так разгорается национальная вражда, которая, в свою очередь, способствует усилению  существующих государственных структур власти.
      «Переходный» этнос, как переходные формы в экономике, является тем необходимым связующим звеном между разными, порой резко отличающимися друг от друга этносами, с помощью которого эти разные народы вливаются в человечество. Без них невозможно само человечество как единая целостность. Без них никакой народ не может выйти за свои «этнические пределы», а, следовательно, и проявить свою народную сущность как целостность в сравнении с другими народными сущностями. Без «переходных»  этносов никакой народ не в состоянии «мягко» (без «кризиса доверия», без конфликтов) приобщиться связями, культурой, ценностями жизни к вселенской человеческой общности как необходимая составная  его часть.
        Так, например, русский этнос, по гипотезе Р.К. Баландина, возможно, зародился именно в пограничье нескольких других, самостоятельных этносов – немцев, славян, прибалтов [46]. Все они уживались мирно, не имея государственных границ. «Сохраняя собственные традиции, они уважали обычаи соседей… Войны появились одновременно с воинами, обособлением вооруженного люда под руководством вождя… На обширных пространствах существовали «переходные зоны», где происходили синтез культур и смешение или активное взаимодействие племен» [47]. Таким образом, до появления государственности как таковой,  культуры разных этносов естественным образом взаимопроникали, что способствовало их расцвету и их духовному взаимообогащению. С  возникновением государственности «военная» сторона взаимоотношений среди разных народов становилась преобладающей; государственной власти стало, что делить между народами. Так произошло с русским этносом, который вошел в письменную историю не как процветающий мирный народ, и не с доброй славой и уважением к его созидательной деятельности, а как завоеватель, вызывая в других народах страх, ужас своей силой и жестокостью.
      Подобную картину можно увидеть в истории развития любого этноса, как на Западе, так и на Востоке. Народ, который преследует свои этнические «пограничья», в национальной бойне пытается решить проблемы своего жизнеустройства – это народ без будущего, народ-самоубийца, изолирующий себя от человечества и потому создающий условия для своего вымирания. Пример такого подхода мы наблюдаем на протяжении почти всей истории административно-командной системы, когда политика властей объективно была направлена на стимуляцию вражды между  народами, на агрессию в отношении соседних государств. Ликвидируя пограничные этносы в Азии, на Кавказе, на Карпатах, на Украине, в Прибалтике, а также на внутренней территории страны, она устраняла переходные формы общения и культуры, «упрощала» их до невежества, изолировала народы друг от друга. С пограничных этносов она переключилась затем уже на все остальные этносы страны, развернув  репрессии уже против собственного внутреннего населения. Жуткие факты 70-летней истории существования административно-командной системы повествуют о кровавой расправе с народом, устроенной новым правящим классом  советской бюрократии, унесшей,  по некоторым оценкам, от 20 до 40 миллионов человеческих жизней [48].  Урок, который можно извлечь из дискуссии времен «перестройки» по политическим и правовым вопросам, состоит в том, что  административно-командная система – это система беззаконного произвола бюрократии, поскольку написанные «законы» в практике жизнедеятельности миллионов, населяющих страну, не имели той силы, какую имели различные инструкции, постановления, указания вышестоящего начальства. Сама обстановка зарегламентированности постановлениями и инструкциями, приказами и секретными циркулярами создавала почву, провоцировала, просто обязывала государственных служащих заниматься «произволотворчеством», если они хотели выжить в этой системе.  Ведь нельзя же во всех государственных служащих видеть только негодяев и мошенников, которые в силу своего скверного воспитания осуществляли произвол по отношению к гражданам в «отсутствие регламента» их деятельности. Напротив, сама регламентированность десятками тысяч инструкций и подзаконных актов вышестоящего руководства давала возможность любому чиновнику любого аппарата власти или управления в любом частном случае применить те их них, которые отвечали в данном конкретном случае его интересу. Закон же, принятый избранными представителями свободного населения, вместе с полным механизмом  его реализации позволяет ограничить частный произвол государственного служащего и его органа, выявить среди множества связей и отношений именно произвол и пресечь его, не ограничивая, тем не менее, творчество государственного служащего в делах узкими рамками ведомственной инструкции. Переход к такой правовой системе может оказаться и долгим, и болезненным, учитывая нигилистическое отношение населения страны к законам, которое десятилетиями воспитывалось  в преданности официальной идеологии. Но он может оказаться и более быстрым, и менее болезненным при условии отстранения каких бы то ни было партий, даже самых «прогрессивных», от власти, вывода их деятельности за пределы производства, и создания механизма исполнения законов (создание независимых судов; реорганизация взаимоотношений следствия, дознания, защиты, обвинения; деидеологизация секретных служб, армии, милиции, прокуратуры).

*   *   *
       Следующим по накалу страстей в проходившей дискуссии был вопрос о «собственности» и «наемном труде», поскольку собственность и власть - взаимосвязаны. Чем больше круг «вещей», охватываемых собственностью, тем больше власти. И наоборот, чем больше власти, тем более широкий круг она пытается включить в свою собственность. Но если власть, покоящаяся на собственности – экономически «естественна», или оправдана, то собственность, появляющаяся благодаря власти, часто оказывается произволом.
      Так кто же в административно-командной системе представал носителем реальной власти помимо формального права, записанного в Конституции? В качестве такового на разных уровнях иерархии подчинения представали бюрократические аппараты, готовившие «резолюции» и решения для первых лиц. Подвластное население всегда узнавало об этих «высших» предначертаниях начальства лишь по окончании соответствующих компаний по их осуществлению. Например, «судебные» процессы над врачами проводились, как оказалось, для охраны населения от «врачей-убийц». Население об этом узнало тогда, когда уже действительно стало опасно для здоровья лечиться в государственном  медздраве.
      Подобные же процессы над писателями и журналами осуществлялись для нравственного очищения народа. И в этом  случае о благих целях начальников он узнал, когда очищать уже стало нечем и нечего. Зерно за границей закупали, как оказалось, для поддержания сельского хозяйства, колхозов и совхозов. Население об этом узнало в то время, как они вообще перестали что-либо производить. Наконец, коллективизация, индустриализация, а затем мелиорация, химизация, «агропромизация» и прочие а-ции осуществлялись, оказывается, ради благосостояния народа, о чем он узнал, лишь став нищим.
       А поскольку все эти решения бюрократического аппарата, управляющего экономикой,  базировались на государственной собственности, то, естественно, споры во время дискуссии разгорались вокруг вопроса  о «разгосударствлении». Сохранять ли государственную собственность на вещественные элементы производства (предприятия, землю), или же пойти по пути разгосударствления (приватизации)? В нашем отечестве это вопрос весьма трудный и болезненный. Россия имеет опыт гражданской войны, порожденной решением данного вопроса (в то время как Соединенные Штаты имеют аналогичный опыт при решении вопроса о собственности на личный фактор производства, на человека). Но, как и по другим вопросам дискуссии, большинство аргументов в споре по данному вопросу также черпались из идеологической сферы. Одни отождествляли имеющуюся в стране государственную собственность с «общенародной» или «общей» собственностью всего населения страны и потому призывали ее  сохранить. Другие все прочие формы собственности, кроме государственной, сводили к частной форме и видели в ней панацею от всех экономических бед. И потому сторонники «общей» собственности в споре оказывались часто то в лагере «прогосударственников», то в стане «частников». Поскольку  у ассоциированной собственности есть преимущества в хозяйствовании (что доказывает любая акционерная фирма  относительно производства отдельного частного лица), то одни  находили в ней аргументы в пользу сохранения и  защиты государственной  собственности. Но поскольку, с другой стороны, именно государственная форма не оправдывает себя в хозяйствовании по сравнению с частной инициативой, то у других  находились столь же веские аргументы против «общей» собственности, которую они  отождествляли с «государственной», в пользу частной. В этом  споре, не затухающем по сей день (особенно относительно собственности на землю), стоит разобраться.
       Действительно, как совместить общую собственность на  вещественные факторы производства, предполагающую многообразие связей и отношений между большим числом индивидов, формирующих эти связи, с их индивидуальными интересами в качестве работников, имеющих разную рабочую силу?  И что означает очень часто применявшийся в отечественной экономической литературе термин «включение тружеников непосредственно в отношения собственности»?
      Причем не частной собственности – с этим  более или менее все ясно. А в отношения общей собственности, при которой не только данный индивид, но и множество других также являются собственниками? Как сделать, чтобы, с одной стороны, у индивидуального работника сохранились стимулы к высокопроизводительному труду в условиях, когда он не является индивидуальным частным собственником средств производства; а с другой – чтобы поле приложения его труда было бы не только лично его полем, но совместным со многими другими производителями?  Все эти и многие другие вопросы сводятся к одному главному – как сохранить стимул, порождаемый частной собственностью, в условиях ассоциированной собственности?
        Есть три  пути:  первое -  найти новый стимул;  второе -  сохранить старый стимул; третье -  сохранить нечто от частной собственности, то, что не мешало бы формированию ассоциированной формы, но и оставляло бы основания для стимула.
     Новый стимул пока еще не изобретен человечеством, и вряд ли это когда-нибудь будет сделано при современном типе производства. Как ассоциированная собственность не рождается на заказ, по желанию, но является результатом постепенного процесса экономического роста и метаморфозы частной собственности путем объединения, так и новый стимул к высокопроизводительному труду не может появиться вдруг, если к тому нет реальных предпосылок в самом производстве.
      Предпринимавшиеся в советский период отечественной экономики попытки изобрести нечто новое на «голой» идее, на одном энтузиазме, например, посредством так называемого  «социалистического соревнования», были не чем иным, как «конструированием на песке», попытками создания бледного подобия мощному материальному зову инстинкта хозяина. Энтузиазм не вечен и особенно бурно он проявляется лишь в периоды социальных взрывов или периоды «пассионарности» населения. Инстинкт же хозяина, «замешанный» на экономической свободе принятия решений по собственному делу, формируется веками и кажется таким же естественным, как естественна сама история человечества.
      Можно ли сохранить этот инстинкт при новой, ассоциированной   форме собственности? Можно, хотя бы потому, что инстинкт хозяина производственного процесса имеет гораздо больший возраст, чем сама собственность как экономическое и юридическое явление.  Возможно даже, что собственность в современном понимании появилась как юридическая форма проявления экономического содержания инстинкта хозяина производственного процесса. Но для этого необходим решительный отказ от искусственного моделирования любой ассоциированной собственности в государственную. Государственная собственность не является ассоциированной или общей собственностью по самому своему определению. Это собственность государственного чиновного аппарата, который никогда не являлся и не является ассоциацией или общественным образованием. Величайшим заблуждением многих умов ХХ века является представление об институте государства как об общественном образовании. Ни в какие времена человеческой истории они не были тождественны. А потому и представлять государственную собственность как разновидность общей или национальной, или общенародной есть также великое заблуждение.
      Процесс постепенной трансформации традиционной частной индивидуальной собственности в ассоциированную (кооперативную, акционерную и другие формы)  наблюдается на протяжении всего ХХ века в экономиках промышленно развитых стран.  В разные периоды он то набирал силу, то затухал, но в целом общая тенденция к трансформации одной формы в другую сохранилась. Например, в  экономике США в 80-е годы наблюдался процесс приобщения работников к собственности фирмы посредством распространения акций, который поощрялся администрацией. По мнению некоторых аналитиков и по фактическим данным за тот период, фирмы, в которых осуществлялся этот процесс, были более прибыльными, а следовательно, труд был более производительным, по сравнению с обычными частными компаниями [49]. Это явление получило в теории название «рабочего капитализма». Количество компаний, осуществлявших эти планы при поддержке администрации,  выросло с 1 тысячи в 1977 г. до 6 тысяч в 1985 г.; число работников, участвовавших в приобретении акционерного капитала, с 2 млн. человек в 1977 г. до 10 млн. человек в 1985 г. В 1989 г. их число выросло и составило примерно четверть занятых в корпорациях США [50].
*   *   *
Библиография к 1.2 [Е]

46. Баландин Р.К. Кто вы, рудокопы Росси? // Знак вопроса, 1990,  № 1, с. 39.
47. Там же.
48.Киселев С. Еще раз о Быковне. Заметки на полях расследования // Литературная газета, 1990. 10 окт. № 41, с.13; «Три цифры» из нашей истории //Аргументы и факты, 1990, № 13, с. 7;  Чолак С. «Архипелаг ГУЛАГ»: глазами писателя и статистика // Аргументы и факты, 1989. № 45, с. 6-7; Казиханов А. Митинги, митинги //Известия, 1990. 12 март.; Константинов В.И. Письма читателей // Огонек, 1990. № 27, с. 7; Хоружий С. Философский пароход. Как это было // Литературная газета, 1990. 9 мая, № 19, с. 6; Звягинцев В. Первый советский приговор. Он был вынесен человеку, спасшему Балтфлот // Известия, 1990. 26 окт.; Конквист Р. Жатва скорби. Советская коллективизация и террор голодом // Новый мир, 1989. № 10, с. 179; Конквист Р. Культ личности – ничто по сравнению с террором и фальсификацией // Известия, 1990. 19 мая; Новиков А. Неизлечимый марксист // Комсомольская правда, 1990. 1 янв.; Салина Е. Мания преследователя // Неделя, 1990, № 3, с. 15.
49. Казанцев А. «Рабочий капитализм» в США (по страницам  американской печати) //  Экономические науки,   1990.     № 8,  с. 101.
50. Любимов Л. В плену стереотипа, или о том, как «работает» плюрализм собственности при капитализме // Известия, 1990, 10 февр.
*   *   *
Продолжение следует

[alex_fag]

Теоретические аспекты прогнозирования экономической действительности
Продолжение

   1.2.  [Ж] Дискуссии по основным проблемам административно-
   командной системы экономики и ее перехода в иную
   систему координат (после 1985 года)

      Сторонники государственной собственности в проходившей дискуссии данного процесса не замечали. Для них государственная собственность административно-командной системы и есть единственно приемлемый вариант «общенародной» (общей) собственности. А поскольку у этой  формы далеко «не исчерпаны ресурсы», то ее трогать не следует; надо совершенствовать политическую систему, надо улучшать «надстройку», а базу этой «надстройки» не трогать, не трогать собственность [51]. А «трудовая частная собственность» для некоторых из них оказалась вообще «новой категорией», «по-видимому, последним достижением современной теоретической мысли», «введение в оборот» которой их «не убеждает» [52] . Хотя если следовать  исповедуемой ими  марксовой доктрине, не такая уж она и «новая категория». Сам К. Маркс писал, что «частная собственность… существует лишь там, где средства труда и внешние условия труда принадлежат частным лицам. Но в зависимости от того, являются ли эти частные лица работниками или неработниками, изменяется характер самой частной собственности. Бесконечные оттенки частной собственности, которые открываются нашему взору, отражают лишь промежуточные состояния, лежащие между обеими этими крайностями» [53]. То есть если работник сам является собственником, то это и есть «частная трудовая собственность».
       Но оставим в покое К. Маркса, посмотрим на нашу отечественную действительность. Может быть, для нее эта форма была  действительно «новой  категорией». По оценке М. Руткевича, «в 1984 г. от хозяйств населения было получено 11 % товарной продукции сельского хозяйства страны, причем по картофелю – 38, овощам – 14, мясу – 13, шерсти – 23 %. Таким образом, в современных условиях личное подсобное хозяйство выступает как весьма специфическая остаточная форма мелкого производства, которой отчасти присущ частный характер – в той мере, в какой произведенный продукт приобретает форму товара… При весьма скромных расходах на аренду земли, на используемую электроэнергию (а тем более при скупке на корм скоту и птице в государственных магазинах хлеба и круп) оно превращается на деле в мелкое частное хозяйство» [54].
      Частная, в том числе и трудовая, собственность никогда и не исчезала из отечественной экономической действительности, хотя ее и пытались уничтожить власти посредством проведения различных компаний типа коллективизации, или гонений на личное подсобное хозяйство. Частную собственность гнали юридической палкой за порог, а она проникала в экономическую действительность через различные щели. Объявив в правовом акте все хозяйства в стране государственными, стало быть, «общенародными», власти все же не могли избавиться от частной собственности экономически. Да и не могло быть иначе. Ведь если государственные структуры не обеспечивают население всем необходимым, должно же оно как-то кормиться. И оно кормилось частным хозяйством. В послевоенные годы вплоть до экспериментов Н. Хрущева частное трудовое хозяйство по отдельным видам давало до 50 и более % сельскохозяйственной продукции в стране [55].
       Что, в таком случае, остается от «преимуществ» государственной собственности перед частной? Отсутствие «эксплуатации» и «наемного труда», «работа на себя» при первой форме! «Главное преимущество социализма, - писал  О. Лацис, - заключается в том, что он создает для всех возможность работать на себя» [56]. Этот идеологический штамп должен, по-видимому, показать отсутствие здесь, в этой системе, эксплуатации  работника собственником. Но, «работая  на собственника» в развитых экономиках, наемный работник работает также и на себя. В то же время нельзя сказать, что в административно-командной системе работник «работает только на себя». Как и везде, в любой экономике, он также работает еще и на кого-то другого кроме себя. Кроме того, в административно-командной системе работник работает больше «на кого-то», чем на себя, и в большей степени, чем в других экономиках. Ибо большая часть произведенной им стоимости отчуждалась здесь от работника для обеспечения существования государственных структур.
      При любых формах собственности на средства производства, - за исключением лишь частной трудовой собственности, при которой работником  и собственником является одно и то же лицо, - происходит присвоение труда работника со стороны собственника средств производства. Это и есть форма «наемного труда». Однако, именно эта форма труда во время дискуссии (да и в современный период, как и ранее до дискуссии) явилась для читающей публики пугалом частной собственности, чуть ли не главным аргументом в  защиту государственной. «Наемный труд» отечественными идеологами был увязан только с «капиталистической частной собственностью».
      Однако, наемный труд в разных своих проявлениях не есть порождение «капитализма». С тех пор, как собственность, в современном ее понимании,  возникла в человеческом обществе в качестве экономического явления, т.е. появилось присвоение дохода не по результатам своего личного труда или труда общины, а по титулу собственности на условия труда, появился и наемный труд в разнообразных формах. Так, например, в имперский период  истории Древнего Рима эта форма труда была распространена в обществе настолько, что отцы семейств даже отдавали своих детей в наем на сторону для исполнения  различных профессиональных работ [57]. Наемный труд, в сравнении с трудом рабов и крепостных и любых других форм зависимости, господства и подчинения, является более эффективным. Разложение рабовладения и переход его на следующую ступень человеческой цивилизации есть, по сути, переход от менее эффективной формы производства и труда к более эффективной.
      Наемный труд на зарождавшейся в свое время фабрике был более производительным, нежели труд крепостного. Даже в действительности административно-командной системы наемный труд рабочих на государственных предприятиях был более производительным, чем труд в «колхозно-совхозной системе»,  насильственно «коллективизированных» крестьян. И, тем не менее, именно «наемный труд» стал главным аргументом-пугалом в дискуссии у сторонников  государственной собственности.
       Поскольку главные аргументы ее сторонников в ходе проходившей дискуссии черпались ими из учения К. Маркса, то и мы  вслед  за  ними  обратимся  к  его  методу.   Как        показывает К. Маркс, простой обмен денег как средства обращения на живой труд не превращает  последний в наемный труд в экономическом смысле [58].  Это происходит, по К. Марксу, когда деньги из простого средства обращения становятся средством приобретения власти над  производственным процессом. Его метод исследования предполагает выяснение каждой стороны отношения. «Уже самый факт, что это есть отношение, означает, что в нем есть две стороны, которые относятся друг к другу. Каждую из этих сторон мы рассматриваем отдельно; из этого вытекает характер их отношения друг к другу, их взаимодействие» [59]. Посмотрим,  вслед за К. Марксом, каков же характер взаимодействия работника и представителя государственной собственности в административно-командной системе.  В данном случае вторая сторона обезличена - субъектом отношения в ней может быть как администратор предприятия, так и чиновник министерства и любого другого комитета или «конторы». И поскольку доход этого второго субъекта формируется не из данной взаимосвязи с наемным работников, а из степени выполнения указаний вышестоящего начальства, из степени преданности системе – именно этим определяется и в зависимости от этого начисляется его заработок – то этому второму «субъекту отношения»  безразлично, каковым в экономическом отношении будет само  взаимодействие с работником. Суть государственной собственности в административно-командной системе порождает соответствующий характер экономических отношений и связей – они по необходимости должны быть и являются бюрократическими. В прежних зависимых системах, например, при феодальной системе производства, работник имел личностные отношения подчинения со своим господином. Он знал своего господина в лицо. В административно-командной системе работник находится в безвыходном положении, поскольку у его господина нет лица – здесь он имеет безличное бюрократическое отношение подчинения. В этом отношении ему противостоит вся партийно-государственная «рать». Поэтому в данной системе производства он беззащитен и в любом начальнике видит своего господина. Здесь его интересы приносятся в жертву «коллективизму» и «интересам государства». Не только действия, но и мысли отдельного индивида здесь подавляются «монолитным единодушием коллектива», суть которого содержится в указаниях вышестоящего начальства.
       Если из состояния прежних форм зависимости, например, феодальной, для отдельно взятого работника был выход в законном, правовом или внезаконном своем освобождении, то состояние зависимости и подчинения в административно-командной системе порождало лишь безысходность. Мораль данного общества – рабская мораль. Но, в отличие от морали всякого другого несвободного общества, она к тому же еще и безнравственна. Тяжесть рабского состояния в Древнем Мире обусловливала борьбу за свое освобождение и из рабов делала свободных людей. Отношения же подчинения отдельного индивида административно-командной системе в целом и потому также любому отдельно взятому ее представителю – «начальнику», ведут, напротив, к апатии и из свободных от рождения людей делают рабов.
       Классики марксизма говорили о трех формах собственности, которые отрицаются капиталом в процессе его развития:
       1) естественное отношение человека к земле как к своей собственности – отношение, свойственное хозяйству первобытной общины;
       2) отношение к средствам производства как к собственным – свойственное простому товарному производству;
       3) отношение только к продукту как к собственному – свойственное рабовладельческому и крепостному хозяйству [60].
       Административно-командная система довела это отрицание до крайности. Она не только отвергает все эти три формы собственности, как и капитал, не только отвергает сам капитал как возможного конкурента в отношениях собственности и власти; но она отвергает также и ассоциированную собственность в любой ее форме. Она заботится только об одной форме, являющейся ее экономической базой – государственной собственности. Государство не есть ассоциация граждан, так же как общество не является совокупностью властвующих государственных структур. Но точно так же и государственная собственность не является какой-либо разновидностью ассоциированной собственности.
      Но не  этим административно-командная система отличается от режима, создаваемого капиталом. В части государственной собственности они как раз похожи. Они оба порождают свое общее детище – бюрократию, суть которой  при любом режиме – одна и та же.  По свидетельству Дж. Гэлбрейта, «при социализме проблема крупных организаций еще сильнее, чем при капитализме. Ведь здесь власть хозяйственной бюрократии подкрепляется властью бюрократии государственного аппарата. В США бюрократия крупных организаций независима от министерств, от государственной власти. Она поэтому все же лучше реагирует на изменения экономических индикаторов, более ориентирована на потребителя. В этом и заключаются резервы повышения эффективности их функционирования. Ведь их монополия не абсолютна, конкуренция все же есть. Результаты использования этих резервов демонстрируют крупные корпорации Японии. Более того, их динамичность подстегивает и американские корпорации, и они сейчас менее неповоротливы, чем 10 лет назад» [61].   
       Но в чем их действительное различие, так это в отношении к ассоциированным формам собственности. Капитал в этом отношении все-таки более «либерален». Он создает условия для зарождения в его недрах ассоциированных форм. Собственно, процесс его роста ведет к появлению ассоциированных форм; к трансформации частной собственности отдельного лица в общую собственность многих лиц. Для административно-командной системы подобный процесс – смертелен. Поэтому сторонники ее сохранения (или возврата к ней) пытались отождествить ее единственную законную форму собственности – государственную - с   формой общей собственности, с собственностью общества и его граждан.
      Как только с денег, стоимости, товара и других экономических форм снимается идеологическая шелуха, и они вновь начинают служить в качестве простых экономических средств обмена веществ в обществе, сразу теряется почва для всякого внеэкономического закрепощения человека; хотя, конечно, причины и основы экономической зависимости могут при этом и сохраниться. Но при отсутствии свободы обмена деятельностью и результатами деятельности, т.е. того, что обычно называют «свободным рынком», не только не устраняется экономическая зависимость, но она начинает дополняться всякими другими завуалированными и изощренными внеэкономическими методами принуждения. Это доказывает опыт административно-командной системы.
       В проходившей дискуссии выяснилось, что, по мнению сторонников административно-командной системы, она была наиболее хороша во времена Сталина. А вот уже после него началось ее разложение: «формирование слоя плутократии является самой глубокой основой размывания коллективистских начал нашего общественного производства. Это размывание началось в эмпирически ползучем порядке в середине 60-х гг., двинулось рысью в застойно-болотный период 70-х годов и перешло в галоп в последние годы» [62].  Политэконом А. Сергеев  в качестве главного аргумента такого своего вывода приводит довод о размывании «обобществления» в последние годы. По его мнению, курс на разгосударствление, являющийся «примитивным разобобществлением», означает «переть против экономической необходимости» [63]. Он морочит читающую публику, слабо знакомую с марксизмом, по меньшей мере, трижды. Во-первых, когда отождествляет «разгосударствление» и «разобобществление» (соответственно, «огосударствление» и «обобществление»). Во-вторых, представляя «разгосударствление» как процесс, якобы насилующий  экономическое развитие. В-третьих, преподнося свои умозаключения в качестве классики марксизма.
       Материальное производство в административно-командной системе по уровню обобществления всегда стояло ниже, чем производство в развитых странах, если, конечно, не считать «обобществленным производством» сталинские трудовые лагеря репрессированных и осуществляемые ими гигантские «стройки коммунизма». Это понимали даже большевики, лидер которых неоднократно заявлял о том, что для Советской России существует объективная экономическая необходимость «обобществления на деле», которая может затянуться на многие десятилетия. Эта необходимость заставляла власти впоследствии пытаться искусственно преодолеть разрыв в уровне обобществления производства в России и в других странах путем жесткой централизации управления и создания огромных монопольных промышленных гигантов.
   
*   *   *
Библиография для 1.2 [Ж]

51.Мамутов В. Демократизация или денационализация? //  Литературная газета, 1989. 6 сент., № 36, с. 11. См. также: Мамутов В. Еще раз о преодолении недооценки товарно-денежных отношений // Экономические науки, 1989. № 7.
52. Лигачев Е.К.: Не забывать о классовом подходе // Аргументы и факты, 1990. № 27, с. 2.; Лигачев Е.К. Страна нуждается в политической стабильности // Известия, 1990. 5 июля.
53. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23, с. 770-771.
54. Руткевич М. О развитии советского общества к бесклассовой структуре // Коммунист, 1985. № 18, с. 37.
55. Нариманова О. Экономическое содержание и проблемы развития семейного подряда // Экономические науки, 1989. № 6, с. 59.
56. Лацис О. Выйти из квадрата. М., 1989, с. 10.
57. Загурский Л.Н. Учение об отцовской власти по римскому праву. Харьков, 1884, с. 36,42.
58. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46, ч. 1, с. 456.
59. Там же. Т. 13, с. 497-498.
60. Там же. Т. 46, ч. 1, с. 489-490.
61. Гэлбрейт Дж. К. Экономический прогресс в изменяющемся   мире // Коммунист, 1989. № 1, с. 115.
62. Сергеев А. Из сегодня в завтра или позавчера? // Экономические науки, 1989. № 9, с. 124-125.
63. Под жестким «облучением» правды // Советская Россия, 1990. 7 июля, с. 3.

*   *   *
Продолжение следует

[alex_fag]

Теоретические аспекты прогнозирования экономической действительности
Продолжение

   1.2.  [З] Дискуссии по основным проблемам административно-
   командной системы экономики и ее перехода в иную
   систему координат (после 1985 года)

     В истории человечества практически неизвестны такие политические режимы, которые бы, огосударствив производство и средства производства своим волевым решением, способствовали бы росту экономического процесса обобществления. Государственные (фараоновские, королевские, императорские) фабрики монархов прошлого, конечно, порождали монополию. Но это была монополия особого рода, ничего общего с естественным экономическим процессом не имевшая. Это была монополия командования  экономическим процессом, имевшая, как правило, своим следствием коррупцию государственного аппарата. В административно-командной системе обнаруживается взаимосвязь между огосударствлением всей экономики и одновременно низким уровнем обобществления производства. Процессы кооперирования, специализации, разделения труда, интеграции (процессы обобществления) здесь искусственно ограничиваются, а в иных случаях  жестко обрываются в  административном порядке  узкими локальными рамками отдельных отраслей, а в самих отраслях  - сферами командования отдельных ведомств.
      Огосударствление средств производства совсем еще не означает их национализации, их передачи в собственность всей нации; так же, как огосударствление Бисмарком табачных фабрик и установление в империи табачной монополии совсем не означало их передачу в качестве национального достояния немцам. Огосударствление и национализация – это разные по экономическому содержанию и по юридической форме процессы. Первое означает, что полное управление в производстве, экономике и обществе осуществляет бюрократия. Второе означает передачу богатств страны (в основном важных сырьевых ресурсов) в собственность нации, от имени, по поручению и под контролем которой специальные полномочные менеджеры управляют ими.
      Что же касается отношения к этим вопросам марксизма, то здесь тоже есть передержка. Отождествив «товарную форму рабочей силы» с «эксплуатацией труда капиталом», а последнее с «присвоением чужого труда», А. Сергеев пытается приписать подобное отождествление  К. Марксу [64] . Попытаемся разобраться.
      «Присвоение чужого труда» происходило и происходит постоянно при любой форме собственности, вне зависимости от той или иной экономической системы или политического режима, за исключением формы хозяйствования, основанной на трудовой частной собственности, которая в современном обществе не может существовать изолированно от других форм. В любом обществе работник должен часть своего рабочего времени посвятить производству продукта для собственника и для всех остальных членов общества. В противном случае, производство вообще невозможно. К. Маркс пишет, что «всюду, где часть общества обладает монополией на средства производства, работник, свободный или несвободный, должен присоединять к рабочему времени, необходимому для содержания его самого, излишнее рабочее время, чтобы произвести жизненные средства для собственника средств производства» [65] . А в современном обществе всегда часть общества обладает монополией на средства производства. Только в одном случае – это государственные служащие, чиновники. В другом – либо частное лицо, либо ассоциация частных лиц. Если бы  сам работник обладал монополией на свои орудия труда и жил изолированно от общества, то он присваивал бы весь продукт своего труда сам. Но такой вариант практически невозможен на земном шаре. Однако экономисты иногда  используют подобный абстрактный вариант, называемый в теории «робинзонадой», в своих схемах, либо для их обоснования, либо для «чистоты» анализа реальной действительности.
        Далее. «Товарная форма рабочей силы» существовала задолго до так называемого «капитализма», в совершенно различных социально-политических режимах [66] и она не есть порождение «капитала». На невольничьих рынках в рабовладельческом обществе  несравненно выше ценились рабы, обладавшие рабочей силой. При системе рабства, - как пишет сам К. Маркс, - денежный капитал затрачивался также на покупку рабочей силы; товаром рынка рабов являлась рабочая сила раба [67]. То же самое происходило и в  административно-командной системе, хотя все эти ежедневные усредненные сделки между миллионами неимущих работников и администрацией государственных предприятий камуфлировались терминами «работа на себя», «вознаграждение от общества» и  т.п.  Но даже эти сделки экономически неточно было бы  назвать «обменом», поскольку это по своему содержанию было неэквивалентное отчуждение собственником средств производства рабочей силы производителей под прикрытием формы обмена (в соответствующем месте данной работы мы об этом поговорим более подробно). Эти сделки (договора о найме) в административно-командной системе отличались (и до сих пор отличаются) от открытой купли-продажи рабочей силы в свободных странах слишком низкой «ценой» данного товара. Государственная собственность на средства производства дает право присваивать не только «чужой  неоплаченный труд», но и ту часть труда работника, которая при свободном рыночном обмене должна была бы быть оплачена. Поскольку в административно-командной системе эти «трудовые договора с администрацией» не признаются по закону за нормальный экономический обмен между работником и собственником (а всякий такой обмен есть обмен эквивалентов: труда работника и стоимости рабочей силы в данной экономике, или ее цены – заработной платы), то и при оценке рабочей силы во время подписания «договора» со стороны  администрации государственных предприятий постоянно осуществлялась ее «недооценка». В лучшем случае работник здесь получал одну треть всей производимой им  стоимости.     По оценке
К. Константинова, «наш работник в среднем получает реально около 35-40 процентов от созданного своими руками продукта. Остальную большую часть у него просто отчуждают» [68] . Правда, были производства, где такса была выше, например, в районах Севера или на особо опасных и вредных для здоровья работах. Но были и другие производства, где она сводилась к рабскому питанию – система ГУЛАГа.
        Рабочая сила может «отчуждаться» от ее носителя как его способность к труду только вместе с его личностью. Во всяком  граждански свободном обществе отчуждается только ее функция – труд, или результат ее функции – продукт труда. И если в первом случае имеет место полное закабаление работника, то в двух  последних происходит его освобождение в юридическом, гражданском смысле, хотя экономическая зависимость сохраняется. Действительно свободное, с точки зрения производителя, общество, в том числе экономически, отвергает отчуждение рабочей силы, труда или его результатов от самого производителя.  Но это - абстрактный вариант, который невозможен в условиях земных экономик. Гипотетически он возможен лишь в том случае, когда любой человек для производства необходимых ему для существования  материальных благ будет черпать энергию космоса непосредственно.
      Наконец, проясним вопрос с «эксплуатацией», которая есть якобы атрибут «наемного труда» и «капитала».  «Эксплуатация» в  ее марксистском понимании  осуществляется не только с помощью товарной формы рабочей силы. Да и сама  «эксплуатация» бывает разной – в форме экономического или в форме внеэкономического принуждения. Последние очень широко применялись властями в административно-командной системе.  Поскольку экономически обобществить рабочую силу невозможно, постольку осуществлялись внеэкономические меры принуждения - работать там и столько, где и сколько считали необходимым  «представители» государственного собственника. Эти меры включали в себя «паспортный режим» (систему прописки), другие юридические ограничения в распоряжении своей рабочей силой (система БОМЖиЗ), ограничения в выборе места проживания,  работы и жилья, режимность предприятий и т.п.
       В проходившей по затронутым вопросам дискуссии у большинства ее участников роль аргументов чаще всего выполняли идеалы, которые затем переносились на почву фактов и эти же факты таким образом опровергали. Так, хорошее идеализированное представление политэконома о «социализме»  диктовало ему  схему доказательств, по которой «социализм» должен иметь «многообразие форм собственности», а их реализация «не может включать отчуждение членов общества от собственности  и  их  эксплуатацию. Каждый человек при любой форме социалистической собственности должен быть реальным хозяином  и  действительным,  а  не  формальным собственником» [69] .
       Подобный «метод исследования» действительности, при котором исходят из желаемого, из идеала об этой действительности, не есть научный метод. Ибо наука исследует не идеалы, хотя бы и очень желанные многим, а саму действительность без всякой оглядки на какие бы то ни было идеалы. Устанавливая категорию долженствования относительно действительности, исследователь тем самым переходит из сферы науки в сферу идеологии. Если все же государственная собственность в административно-командной системе не делает «каждого человека» хозяином и собственником, но «должна делать», то как поступить в таком случае? Из подобных рассуждений участников проходившей дискуссии  формулировались и соответствующие рекомендации для практики – устранить бюрократические препятствия, навести порядок и  идеал восторжествует.
*   *   *
Библиография для 1.2 [З]

64.Сергеев А. Из сегодня в завтра или позавчера? // Экономические     
      науки, 1989. № 9, с. 123.
65. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23, с. 246.
66. Правоторов Г.Б. Стоимостные категории и способ производства (проблемы теории и методологии). М., 1974, с. 185-186.
67. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 24, с. 544.
68. Константинов К. Обрубаем корни? // Правда, 1989. 13 окт.
69. Попадюк К., Эшбоев А. Сегодняшние проблемы развития социалистической собственности // Экономические науки, 1990. № 7, с. 126. См. также: Семенов В. О развитии социалистической собственности // Вопросы экономики, 1989. № 3, с. 109-114; В.А. Медведев, Л.И. Абалкин, А.Г. Аганбегян и др. Социалистическая собственность, ее структура и формы экономической реализации. Глава из двухтомного учебника политической экономии для экономических вузов. // Экономические науки, 1990. № 8, с. 3,8; № 9, с. 60; Улыбин К. О критериях социалистичности отношений собственности // Вопросы экономики, 1988. № 10, с.  67-72.
*   *   *
Продолжение следует

[alex_fag]

Теоретические аспекты прогнозирования экономической действительности
Окончание 1-й главы
   1.2.  [И] Дискуссии по основным проблемам административно-
   командной системы экономики и ее перехода в иную
   систему координат (после 1985 года)

      Итак, подведем итоги анализируемой дискуссии времен «перестройки» (1985-1990 г.). Из ее уроков можно сделать несколько важных выводов.
      Во-первых, как мы видели из содержания споров, она не была «чисто» научной дискуссией, но в большей своей части имела идеологическую окраску по всем существенным вопросам  экономического развития страны.
      Во-вторых, дискуссия дала возможность прояснить некоторые моменты как относительно названия экономической системы, существовавшей в стране, так и относительно ее сути. И здесь мы оказываемся перед альтернативой. Если придерживаться мнения, что доктрина марксизма в некоторых научных вопросах верна, например,  в вопросе о классификации развития экономик как «способов производства», то данная экономическая система не укладывается в эту классификацию. По марксистской теории, новый способ производства по отношению к предшествующему должен вырастать из старого и с самого момента своего зарождения в недрах старого должен продемонстрировать более высокую эффективность, прежде всего, в производстве материальных благ, быть более прогрессивным с любых точек зрения, опережать старый в развитии.  По-другому он и не может народиться как новый «способ производства». Он должен был бы демонстрировать преимущества  относительно «капитализма» по следующим параметрам:
1.   Экономическую реализацию ассоциированной собственности в доходах членов ассоциации, явившейся как закономерный результат более высокого уровня обобществления производства, т.е. производства, которое по своему характеру стало общественным, а не частным или государственным.
2.   Личную экономическую свободу производителей, позволяющую им самим определять место приложения своих сил в общественном производстве, свои экономические действия и свой доход. Разумеется, при сохранении юридической свободы человека.
3.   Более высокую, чем показывает предшествующий способ производства, производительность труда, которая находила бы материальное выражение в достаточном количестве и высоком качестве продуктов потребления для населения.
4.   Вытекающий из предшествующих трех пунктов более высокий уровень жизни населения.
     Однако анализируемая экономическая система этого не демонстрирует. Поэтому  выявляется вторая сторона альтернативы.  Если систему называют «новым способом производства» по отношению к «капитализму», и она является таковой по своему содержанию, и соответствует по своим параметрам доктрине марксизма, но не показывает качества, указанные доктриной, то, следовательно, неверна сама доктрина.
        Мы все же придерживаемся первой  стороны данной альтернативы, считая, что в некоторых аспектах доктрина верна. Потому должны заключить, что данная экономическая система является действительно «новой» по времени своего возникновения, но «старой» по своей сути и содержанию. Подобных систем в прошлом человечества уже было достаточно много. Стало быть, это не новый, «социалистический» способ производства, по К. Марксу, естественно экономически нарождающийся в недрах «капитализма» и вытекающий из него, но это искусственно созданная силовыми методами административно-командная система, прообразы которой в прошлом неоднократно создавались теми или иными властителями, на тех или иных территориях. Ее суть в  краткой экономической форме можно выразить следующим образом – это гибрид внеэкономического принуждения человека с экономическим его принуждением и частичной экономической свободой.
        «Социализм» же как идейное течение никакого отношения к этому не имеет. Так же,  как  идейные течения прошлого, например, «коммунизм» Бабефа не имеют никакого отношения к   определению существа того способа производства, в пределах которого оно существовало как идейное течение. В этом смысле «социализм» - многовариантен. Люди по-разному видят и осмысливают материальный мир. А, кроме того, есть также и такие идеи, которые не отражают какой-то действительности, а выражают лишь идеал возможной. Экономическая наука к этому никакого отношения не имеет, поскольку она изучает не идеи о способах производства, а сами эти существующие способы производства и формы хозяйствования в них.
        В-третьих, дискуссия дала возможность прояснить вопрос о так называемой «эксплуатации» и «наемном труде»; термины, которыми идеологи до сих пор пугают работающее население. «Эксплуатация» – это идеологический термин, не показывающий реального  экономического процесса. Кстати говоря, в советской хозяйственной практике этот термин применялся, да и сейчас еще применяется  по отношению к мертвой материи (станкам, оборудованию, машинам) – «эксплуатация оборудования». Если же этим термином обозначать лишь тот факт, что работник часть своего рабочего времени должен посвятить производству продуктов не только для себя, но и для других членов общества, собственно, так, как и ввел его в оборот К. Маркс, то следует признать, что это абстрактный термин. Смысловое содержание этого термина описывает условия хозяйственных процессов, которые всегда происходили и будут происходить в будущем в любой экономической системе, пока существует та или иная экономическая система. Не посвящать часть своего рабочего времени другим,  «не быть эксплуатируемым», работник может, лишь оказавшись изолированным от других людей, Робинзоном на острове. Во всех других, реальных, случаях он обязан делиться с другими своей трудовой энергией, как и другие члены общества делятся с ним.  И даже если в будущем производство настолько трансформируется, что человеку не надо будет «трудиться» в современном смысле слова, то и тогда любой человек должен будет посвящать часть своей творческой энергии другим, если он будет желать оставаться в обществе людей, быть членом общества. Термин «эксплуатация» в таком случае не выражает никакого реального экономического процесса, но лишь  создает путаницу в мыслях.
        То же относится и к термину «наемный труд». Его осуществляет не только непосредственный работник «у станка», но и менеджер фирмы, и президент фирмы, поскольку все они заключают те или иные трудовые соглашения между собой. Даже в отдельно взятой семье осуществляется «наемный труд» между ее членами, поскольку между ними заключен словесный,  молчаливый договор о том или ином расходовании физических и умственных сил каждым членом семьи. Но в отличие от термина «эксплуатация», данный термин, хотя и достаточно абстрактен, все же полезен с научной точки зрения. Поскольку он показывает отличие  данной формы труда по договору от других форм труда, например, труда подневольных или зависимых людей, от свободного труда одиночки.
      В-четвертых, дискуссия дала возможность уточнить различия между «ассоциированной» («общей») собственностью на средства производства и «государственной» собственностью.

*   *   *
       Одним из факторов, влияющих на динамику экономической системы, является так называемое общественное сознание, менталитет населения. Это сознание, в свою очередь, зависит от состояния  социального бытия.
      В самом общем смысле любой социум не может существовать  без людей, индивидов. Но обратное возможно, индивид может существовать без социума. Хотя, с другой стороны, не общаясь с себе подобными, он рискует потерять свою личность, свою индивидуальность, свое лицо. Это заключение имеет не только общефилософский смысл, оно, кроме того, есть содержание человеческой практики. Идеальная, «золотая середина» и для индивида, и для социума находится в оптимальном сочетании интересов обоих. Бытие человеческой цивилизации постоянно колеблется в пределах крайностей преимущественного выражения интересов одного или другого. Условно «западный» тип цивилизации показывает нам пример, казалось бы, тяготения к индивидуализму, во всяком случае, на протяжении последних двухсот лет, со времен формирования США. Беда отечественной цивилизации состоит в том, что на протяжении веков она не только явным образом тяготела и тяготеет к превалированию интересов социума над интересами личности, но и, что самое печальное, сознание как правителей, так и большинства населения все еще тяготеет или склоняется к тому, что этот перевес интересов социума в ущерб интересам отдельной личности есть якобы правильное, рациональное, и ему надо следовать и в дальнейшем.
       Отечественные вожди (первые персоны во власти) все время стремятся либо к возрождению имперской России, либо в обязательном порядке к тесному союзу с бывшими республиками СССР, либо к сохранению во что бы то ни стало современной Российской Федерации, либо, наконец, обязательно войти, влиться в ту или иную международную структуру. Ну, как же иначе! Ведь иначе «российский  народ погибнет»! Им вторят идеологи самых разных мастей, как великодержавных (правых и левых), так и либерально-демократического толка. Но история показывает, что, хотя государства менялись, как по содержанию власти, так и по своим масштабам, территориям, и даже исчезали вовсе с политических карт мира, и на их месте возникали другие государства, но народ (этнос) сохранялся. Во всяком случае, русский этнос пережил за свою историю времена властей, возможно, еще «покруче», чем современные.
      К сожалению, приходится констатировать, что эта идея главенства социума над личностью (видимо, впервые возникшая на почве завоевательных походов князей со своими дружинами для порабощения мирного славянского населения) поразила не только власть имущих, но ею больны широкие слои населения. Ныне многие из этих слоев стараются выжить не за свой собственный счет, благодаря своим умениям, знаниям, навыкам, работе, а уповают на хорошего вождя, начальника, президента, председателя, правительство, государство. Даже сама мысль о том, что в нынешний период перехода от полного закрепощения всех внутри  системы, к избавлению от этого закрепощения необходимо использовать свои собственные силы, многим кажется дикой. Напротив, постоянно можно услышать о том, что, мол, россияне выживут только «скопом», все вместе, сообща и т.п. Как будто бы из ямы тотального закрепощения можно выбраться всем гуртом одновременно.
      Полная замена административно-командной системы, в том числе ее идейности, идеи, идеологии (о которой, кстати, в последнее время уже почти и не вспоминают, как если бы ее, этой системы в тех или иных аспектах уже не существовало в действительности) в умах людей, в менталитете населения, на экономику открытого типа может произойти вместе с изменением  самого сознания у большинства населения страны. И только со сменой менталитета нации возможно ее социальное, политическое и экономическое возрождение. Такая смена менталитета, в свою очередь, возможна с появлением отдельных личностей, вокруг которых мог бы образоваться новый социум, главным принципом жизни которого стало бы правило «жить не во лжи», о чем писал А.И. Солженицын.
      История древних народов и современная история показывают, что народ (этнос) сохранялся как социальная общность, сохранял свои корни не потому, что сохранялась сильная империя или сильная государственность. Империи разрушались, а народ продолжал жить дальше постольку, поскольку в нем сохранялся критически необходимый минимум индивидуальностей, которые цементировали сознание самого социума как целостного организма вопреки всем внешним формам его существования (государственности, власти, порядку, условиям и правилам общежития, территориальным границам и т.д.). Это мы наблюдаем и на примере китайского этноса, и еврейского этноса, и армянского этноса, и греческого этноса,  и на примере  всех прочих. В то же время, где ныне древний народ майя, когда-то имевший мощную империю? В этом конкретном случае, видимо, критический минимум индивидуальностей был уничтожен и социум исчез как этнос, он растворился  среди других этносов.
       Закон, порядок и т.п. атрибуты социального общежития, конечно же, нужны. Нужны, прежде всего, для самого бытия индивида. Но когда этот порядок становится самоцелью или когда он устроен так, что в нем человек и его бытие рассматриваются как вспомогательный инструмент порядка (когда телега ставится впереди лошади), то социум сам себя выхолащивает как народ (этнос), как осознающий себя социум, и он неизбежно вырождается в тот или иной тип всеобщего закрепощения, в тоталитаризм, а стало быть, идет к своей неизбежной гибели.
      С другой стороны, отдавать предпочтение индивидууму перед социумом тоже не следует. Хотя очень много говорится о сознательной деятельности людей, но опыт наблюдения за поведением людей показывает, что люди в большинстве своем  в той или иной обстановке действуют бессознательно, по инстинкту реакции, как животные, хотя и сознательные животные. Они склонны вначале совершить бессознательный поступок и лишь затем, осмыслив его последствия и даже забыв об их первопричинах, начинают их исправлять, начинают создавать какие-то планы по изменению упомянутых последствий. Примеров тому бессчетное количество. Самый яркий пример последнего времени – это обхождение с землей, экологическая проблема земли. Социум в этом смысле мог бы  оказать (хотя часто  он это делает с опозданием, но мы здесь говорим о самом принципе) опережающее воздействие на возможные будущие негативные действия индивидов.
      Все это оказывает качественно существенное влияние на ту или иную экономическую систему и на процессы, в ней происходящие, и как важный фактор влияния должно быть учтено при определении тенденций развития экономической системы. Однако для того, чтобы данный фактор был введен в модель прогнозирования динамики экономической системы, он должен быть определен количественно. А вот с этим проблема!

*   *   *
     Подведем некоторые итоги изложенного в данной главе. Основным итогом прожитого нами периода ломки административно-командной системы, а также дискуссий, состоявшихся в обозначенный период, является, пожалуй, вывод о том, что данный период (1985 – 2001 гг.) неправильно было бы определять как «переходный период». Точнее, его следует называть «периодом перехода» от одной системы экономических координат, где существуют одни «правила игры», к другой системе, где действуют совершенно иные правила. В этом переходе нет преемственности, которая должна была бы присутствовать, если бы происходившие процессы подпадали бы под определение «переходного периода». Здесь имела место ломка одной системы и возникновение другой, а не переход от одного этапа к другому этапу той же самой системы, как, например, это происходило в советской России с начала до 80-х годов ХХ столетия. Здесь происходила и все еще продолжается ломка одной системы и возникновение другой, как во времена революции в начале ХХ века.

*   *   *

Продолжение следует

[finko]

Работать надо , головой и руками а не  интернет бесполезно буквами пачкать 

[alex_fag]

Теоретические аспекты прогнозирования экономической действительности

Продолжение

ГЛ. 2.  ПРОБЛЕМЫ ОПРЕДЕЛЕНИЯ ОПТИМАЛЬНОСТИ
           ВМЕШАТЕЛЬСТВА ГОСУДАРСТВА В ЭКОНОМИЧЕСКУЮ   
           ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

2.1.[А] Экономическая активность населения и эффективность
макроэкономики

      В любой экономике в разные времена для ее положительной динамики было важно вовлечь в данный процесс непосредственных производителей с положительным результатом. Положительный результат участия индивидов в экономических процессах количественно выражается в росте производительности труда. Но активное вовлечение в данный процесс трудового населения – это, в общем и целом, прерогатива государства. Какой механизм применит государство, таким будет и результат.
       Активизация индивида в экономических процессах общества не наступает сама по себе, автоматически. Она невозможна без ощутимых изменений в методах хозяйствования, национальном менеджменте, направленных на формирование условий реализации насущных потребностей индивидов.
       Направленность производственной деятельности индивидов, в конечном счете, получает свое практическое осуществление в экономических отношениях, связях, в которые они вступают.  Любое экономическое отношение доступно исследователю, прежде всего, посредством живого созерцания и жизнедеятельности.  Познание этих отношений, как и познание любого другого объективного явления, проходит ряд ступеней. Но каждый член общества, в отличие от исследователя, обнаруживает объективность и материальность экономических отношений не только посредством созерцания и не столько путем абстрактного мышления. Их материальность, их бытие напоминает о себе любому члену общества  всякий раз, как только вопрос касается его доходов, интересов, условий его существования и развития. Последние же не рождаются из его головы; они определяются реальными экономическими связями, которые он имеет с другими членами общества. Поэтому для исследования экономического, социального положения индивида в той или иной экономической системе координат мало одной фиксации экономических отношений. Необходимо также знать контрагентов, или субъектов, отношений, объекты отношений и, в целом, всю сопутствующую отношениям экономическую определенность, все факторы или все аргументы, составляющие функцию экономического прогноза. Эти непосредственно составляющие моменты отношений – материальные условия, в которых действуют индивиды, объекты отношений, доходы, сами субъекты отношений – как раз и составляют их объективность как существующих «вне нас», вне человеческого сознания [1].  «Вне действия конкретных людей или общественных образований нет и производственных отношений» [2].
       Экономическое отношение – это своеобразное экономическое поле, энергия которого прямо пропорциональна реализации экономических интересов всех взаимодействующих в нем субъектов, агентов экономических отношений. Это особый вид материи с присущими ему специфическими формами движения. Энергия этого поля выражается в экономическом эффекте данного взаимодействия индивидов. Ее главным показателем является производительная сила труда. Этим дана реальная основа для прогнозирования и оценки тех или иных экономических систем.
        Индивид вступает в экономические отношения с другими индивидами там и тогда, где и когда его потребности находят условия для своей реализации. В этих экономических отношениях реализуются его экономические интересы. Если его интересы и потребности не получают своей реализации, то экономические отношения, в которых он находится с другими индивидами, затухают; снижается энергия экономического поля его взаимодействия с другими индивидами, что находит выражение в понижении производительности труда.
      В жизни любого общества мы наблюдаем постоянно совершающийся процесс распада и возникновения социальных организмов, систем, внутри которых и между которыми и осуществляются экономические отношения. Вновь образовавшийся коллектив (отдел, бригада, группа и т.п.) живет напряженными буднями, в которых осуществляется постоянный поиск, нащупывание, опробование взаимосвязей, контактов, отношений; смена лидеров, ядра, массы. Конечно, эти процессы протекают не так быстро, как в других системах. И эта замедленность порождает у стороннего наблюдателя иллюзию стабильности, неизменности, статичности коллектива. На деле ежедневные контакты членов коллектива между собой в связи с самыми различными событиями и объектами представляют собой не что иное, как «борьбу» в этой специфической социальной форме, в результате которой  выявляются симпатии и антипатии, строится та или иная линия поведения каждого конкретного члена коллектива в каждой конкретной ситуации. Происходит постоянный процесс возрастания энергии взаимосвязей, контактов, отношений одной (или одних) группы в рамках коллектива, и напротив, снижение энергии другой (или других) группы.
       Эти постоянные взаимодействия, эта «борьба» влечет за собой переориентацию внимания, энергии и устремленности всего коллектива на те или иные проблемы его развития. Такая направленность зависит не только и не столько от таланта или энергии лидера группы или лидера коллектива в целом, сколько от того, в какой степени решение конкретной стоящей перед коллективом задачи (или поставленной лидером, или выявившейся в противоборстве мнений) совпадает с главной направленностью действия каждого члена коллектива, которая выражена внешним образом в его экономических интересах, определяемых его реальными потребностями. Публикации дают много свидетельств того, как, казалось бы, за чисто моральными, нравственными мотивами поведения членов производственного коллектива, например, выпускающих «халтуру», скрыта непосредственная материальная выгода  [3]. За всяким проявлением так называемой рабочей совести того или иного работника всегда скрывается основа  ее проявления – конкретная экономическая ситуация в данном производственном организме, способствующая или, напротив, препятствующая реализации тех или иных материальных интересов его членов.
       Практическая сторона этого вопроса заключается в том, какой механизм хозяйствования применяется государством в той или иной экономической системе; способствует ли он активизации индивидов в экономической деятельности или, напротив, препятствует ей. То есть речь идет о так называемой  «мотивации труда».
      В отечественной экономической литературе в качестве основных механизмов, влияющих на «мотивацию труда» выделяют следующие:
      1. Оплата труда. Суть данного механизма или рычага достаточно проста – «давайте будем хорошо платить работнику, и он будет хорошо работать». Однако, как показывает и отечественный, и зарубежный опыт, данный механизм более или менее выполняет предназначенную ему роль, если соблюдаются три условия: а) зарплата достаточно велика, чтобы обеспечить работнику достойные условия жизни, б) она действительно заработана, а не начислена, в) она становится средством для приобретения любых необходимых для жизни товаров и услуг, а не знаками для обозначения дефицита. Поскольку в отечественной экономике, особенно в ее советский период, все эти три условия не обеспечивались, постольку данный механизм, стимулирующий труд, работал плохо, или совсем даже не работал.
     2. Использование для стимулирования не денег, а различных материальных и социальных благ. Его суть тоже достаточно проста – «будешь хорошо работать, дадим квартиру, путевку в санаторий, талончик на холодильник» и т.д. Этот механизм применим только в дефицитной экономике и работает еще хуже, чем первый. Ибо дефицит на то он и есть дефицит, что продукты быстро заканчиваются, и их не хватает даже для хорошо работающих работников, не говоря уже обо всех остальных.
     3. Так называемый «патернализм», или «забота о людях», забота директоров о работниках своих предприятий. Хотя большинство директоров понимает значение такого механизма, но его мало кто по-настоящему использует; там же, где он используется, после ухода такого директора, коллектив,  как правило, «проваливается».
       4. Создание на производстве условий для привлекательной, содержательной работы. Он ориентирован, прежде всего, на талантливых работников, кто хотел бы в труде реализовать свой потенциал личности. И если в производстве более половины всякой деятельности составляет рутинный, жестко регламентированный труд, то этот механизм не действует.
       5. Сделать работников реальными хозяевами производства. Но данный, основной механизм может действовать только в условиях частной собственности на средства производства; в государственном производстве он не действует.
       Как видим, так называемая «мотивация труда» – аморфный термин; он не отражает сущностных связей. Экономический  интерес непосредственно реализуется в доходе и в преимуществах в хозяйствовании, т.е. он непосредственно связан с экономической реализацией собственности. В переводе с латинских языков реальный интерес означает доход, вытекающий из денег, или, по-другому, предпринимательское право на некоторую прибыль (beneficio que sesaca del dinero: interes legal. Derecho eventual a alguna ganancia: tener intereses en una empresa). «Мотивация  труда», безусловно, связана с «интересом», но экономически более нейтральна или инертна, или, иначе говоря, это менее экономическое явление. Оно может быть не столько экономическим, сколько психологическим, субъективным явлением.
      Сама по себе «мотивация труда» обеспечивается или реализуется посредством обеспечения или реализации интереса. Сама по себе, без «интереса», она «повисает в воздухе». А на обеспечение или реализацию интереса влияет экономическая свобода, под которой мы понимаем свободу принятия хозяйственного решения, свободу экономического действия. А вот она-то обязательно прямо связана с собственностью на какой-либо фактор производства.
      Итак, мы видим, что активизация человеческого фактора в экономических процессах объективно зависит от того или иного хозяйственного механизма, который применяется в данном государстве в данное время. Пример хозяйственного механизма административно-командной системы показывает, что менеджмент отечественного хозяйства отставал от требований экономического развития. Хозяйственный механизм административно-командной системы, безусловно, препятствует проявлению экономической активности индивидов и целых коллективов.  Это было видно хотя бы на примере  «внедрения» так называемого хозрасчета в условиях советской экономики. Государственная администрация пыталась внедрить его начиная с 1965 года  вплоть до периода «перестройки», но так ничего и не получилось [4]. Система отвергала даже такую лояльную в отношении себя форму, как «хозрасчет».
       Всякая социальная система имеет свои собственные механизмы функционирования, развития, которые воспроизводят ее как относительно самостоятельную систему. И в этом смысле она консервативна. Структура экономической системы как уже сложившейся также предполагает устойчивые взаимосвязи между ее элементами, между частью и целым. И если недостает какого-либо элемента, система его вырабатывает из имеющегося в ней материала. Но она не только создает из общественного материала недостающие ей элементы. Она избавляется, отторгает от себя те из них, которые препятствуют ее сохранению, ее устойчивости. В административно-командной системе экономики, в которой структура обеспечивается не взаимосвязями и взаимозависимостью всех элементов, а односторонней связью  управляющего центра со всеми другими элементами, - в такой систем «хозрасчет», аренда, кооператив, а тем более самостоятельная частная  инициатива (предпринимательство) являются чуждыми системе элементами и она их отторгает. Попытаемся это обосновать фактическим материалом.
*   *   *
       Отношения собственности на средства производства и рабочую силу так или иначе отражаются в соответствующей им экономической политике и в тех или иных элементах механизма хозяйствования, что в конечном счете выражается либо в повышении экономической и производственной активности индивидов, либо в затухании их экономических взаимодействий. Иными словами, те или иные отношения собственности на факторы производства, объективно преломляясь в сознательной деятельности властвующих структур, в целесообразно созданных ими определенных инструментах хозяйственного механизма, в конечном счете, в явлениях экономической жизни общества, проявляются именно в активизации экономической деятельности индивидов или же, напротив, в ее прекращении.
      В данном разделе мы попытаемся обосновать это положение на примере хозяйственного механизма административно-командной системы экономики.
*   *   *
Библиография к 2.1. [А]
1. См.: Прохоренко И., Канашевич А. Экономические отношения 
    как объективная реальность // Экономические науки, 1980, № 10.
2. Агеев В.М. Методологические и теоретические проблемы основного экономического закона социализма. М., 1973, с.167.
3. См. например: Алаев Ю. Халтура с двойным дном // Правда, 
    1986. 17 июля.
4. См.: Народное хозяйство СССР за 70 лет. М., 1987, с.139.

Продолжение следует

[alex_fag]

Теоретические аспекты прогнозирования экономической действительности

Продолжение
2.1.[Б] Экономическая активность населения и эффективность
макроэкономики

      В СМИ, а также в специальной экономической литературе достаточно приводилось данных о том, что административно-командная система в принципе не приемлет интенсивных путей развития (к этому вопросу мы еще вернемся ниже). Экстенсивные  же методы хозяйствования, даже по весьма осторожным оценкам, ведут к снижению производственной активности работников. Они, кроме того, означают, по сути, увеличение затрат по накоплению в национальном доходе и потому также увеличение фонда возмещения в  макроэкономическом масштабе. По оценке специалиста по инвестициям, увеличение накопления не ускоряет темпов роста производства. «Принято считать, что увеличение удельного веса накопления в национальном доходе ускоряет темпы роста производства. Однако эта зависимость действует лишь ограниченное время. Повышение удельного веса накопления происходит за счет уменьшения удельного веса потребления, что сказывается на производительности труда и соответственно на темпах роста производства, причем тем резче, чем сильнее относительно растет накопление. В результате прирост производства замедляется» [5]. Это подтверждается статистическими данными за предшествующие десятилетия. Так, за три предшествующих периоду «перестройки» пятилетки накопление в советской экономике составляло: в 1970 г. – 84,2 млрд. руб.; в 1980 г. – 108,6; в 1985 г. – 150,3 млрд. руб. Среднегодовая численность рабочих, служащих и колхозников  составляла соответственно:  106,8 млн. чел.,  125,6 и  130,3 млн. чел. [6]. Следовательно, темпы роста накопления опережали, по меньшей мере, в два раза темпы роста занятого в общественном производстве населения. В этом случае темпы прироста производства могли возрастать или хотя бы сохраняться на прежнем уровне, при условии, что недостаточность темпов прироста занятого в новом производстве населения компенсировалась бы повышением производительности труда в такой же степени, в какой увеличивалось накопление. Однако в действительности этого не происходило [7].
      Отделяя «накопление» и методы интенсивного использования ресурсов, которые национальный менеджмент пытался «внедрить» в механизм хозяйствования системы, экономическая политика руководства страны лишь плелась в хвосте у порочной практики министерств. Эта практика заключалась в направлении материальных, финансовых и трудовых ресурсов в отраслях, по преимуществу, на расширение производственных площадей, техническую оснастку, строительство новых производственных корпусов и т.п., т.е. на увеличение и создание новых средств производства без соответствующего расширения социально-бытовой сферы работников. В связи с такой порочной практикой и само «накопление» ошибочно сужалось до сугубо «производственных» целей.
      В абсолютных цифрах подобная экономическая политика выразилась следующим образом. «Так, за 1918-1940 гг. на развитие отраслей группы «А» промышленности было направлено 17,7 млрд. руб. капиталовложений, а группы «Б» – 3,8 млрд. руб., соотношение инвестиций в оба комплекса составляло 4,5:1. Через 20 лет, в восьмой пятилетке, величина инвестиций в группы «А» и «Б» промышленности равнялась соответственно 118,8 млрд. и 20,9 млрд. руб., то есть соотношение было уже почти 6:1, а в 1981-1985 гг. – 264,4 млрд. и 36,3 млрд. руб. – более чем 7:1» [8].
     Приведенные данные  наглядно показывают, что экономическая политика руководства страны при всех колебаниях и изменениях ее курса своей главной, приоритетной целью имело само производство как таковое, производство ради производства, и ни в коей степени не удовлетворение потребностей населения, о чем постоянно твердила советская пропаганда. Наращивание объемов производства в первом подразделении носило самодовлеющий характер. Правители в этой системе как будто бы соревновались с экономической закономерностью преимущественного роста производства  Ι-го подразделения по сравнению с производством  среды жизнеобеспечения населения: они насильственно осуществляли меры, направленные  на  постоянное искусственное опережение Ι-го подразделения.
      Российский критик-публицист М.Е. Салтыков-Щедрин еще в позапрошлом веке дал образную характеристику административного ража отечественного начальства, которая сохраняет свое значение и в отношении начальства на всем протяжении ХХ века. «Никакому администратору, ясно понимающему пользу предпринимаемой меры, никогда не кажется, чтоб эта польза могла быть для кого-нибудь неясною или сомнительною». Кроме того, «всякий администратор добивается, чтобы к нему питали доверие, а какой наилучший способ выразить это доверие, как не беспрекословное исполнение того, чего не понимаешь?»  [9].
    Как бы то ни было, но подвластное отечественное население всегда узнавало о высших предначертаниях начальства, лишь по окончании соответствующих кампаний по их осуществлению. Но наше положение все же отличается в лучшую сторону от состояния населения города Глупова. Хотя бы уже тем, что наши начальники  не только умеют с народом калякать, чтоб имя их стало популярным, но они и мероприятия всякие проводят в соответствии  с наукой. Ибо наука политэкономия гласит: чтобы произвести для населения достаточно продуктов первой необходимости, надо произвести больше станков, машин, тракторов, угля, стали и т.д. В «политэкономии» это называется законом опережения роста производства средств производства по сравнению с  производством предметов потребления. И потому отечественные начальники на протяжении всей истории советской экономики тщательно блюли данную закономерность, а иногда даже с успехом ее перевыполняли. Конечно, если послушно следовать данной тенденции, то население станет нищим. Но что с того нашим начальникам, если перед их глазами постоянно маячит великая историческая цель, миссию выполнения которой они возложили на свои плечи. И результаты превзошли ожидания – на начало «перестройки» у нас было больше всех в мире угля, стали, проката, танков, домен, чугуна и т.д. Вот только неясно было, как бы все это превратить в продукты питания, одежду, жилища.
Но и в этом вопросе начальники не спасовали. Они постоянно открывали  нам глаза на ключевые позиции научно-технического прогресса (НТП), которые мигрируют от химии, атомной энергетики и машиностроения до агропромышленного комплекса. И потому «централизованно планируемые» инвестиции направлялись, прежде всего, в эти мигрирующие «ключевые позиции» НТП. И в этом вопросе они нашли понимание у народных избранников. Да и действительно, как можно в достатке произвести колбасу на технологическом оснащении, пришедшем в негодность? Но у населения все же оставались сомнения по части того, как они собирались произвести в достатке ту же колбасу на новых, за валюту купленных, линиях, если эти линии обслуживали  работники, не знающие, как к ним подступиться. На такие  сомнения населения у наших начальников тоже был заготовлен ответ: нужны новые государственные инвестиции в очередной промышленный комплекс. Оставалась одна проблема, да и та касалась только идеологов, объяснить непонятливому населению: в чем же все-таки различие между «производством ради производства», в чем они постоянно обвиняли капиталистический строй, и советским  «производством ради производства чугуна, стали, проката, и т.д.».
      Но оставим в стороне иронию. Попытаемся понять логику государственных инвестиций в «ключевые отрасли» НТП. В экономической системе, в которой осуществляется свободный обмен результатами деятельности и самой деятельностью, рост производительности труда в какой-либо одной «ведущей» отрасли НТП обязательно вызывает такой же рост и во всех иных отраслях, в том числе и в тех, которые производят жизненные средства для населения. И потому действительно, надо развивать «ключевые отрасли». Но, к сожалению, в административно-командной системе экономики это невозможное явление. Может ли рост производительности труда, например, в отрасли, производящей космическую технику, вызвать столь же высокий рост производительности труда, например, в производстве бытовой техники? Оказывается, в данной системе это невозможно.
       Экономический  механизм данной системы  этого не позволяет. Механизм управления экономикой здесь таков, что изобретения, открытия, технологические новшества, рационализаторские предложения необходимо было «внедрять» в производство, т.е. пытаться силовыми методами с приказом свыше искусственно встроить в хозяйственную систему, которая естественным образом их не приемлет. В этой системе предприятиям экономически выгодно было не искать и применять в своем производстве новшества, как вынуждены поступать в рыночной экономике фирмы, чтобы выжить в конкурентной борьбе, а напротив, выгодно было ничего нового не внедрять. «…По машиностроительному комплексу…, где в первую очередь должен обеспечиваться мировой уровень, количество объектов новой техники, основанной на изобретениях, до сих пор составляет менее половины…». Наблюдается «снижение среднегодовых темпов впервые внедренных в стране изобретений по машиностроительному, топливно-энергетическому, строительному комплексам. Сроки использования изобретений составляет в среднем 7-9 лет. Подавляющая часть (90 %) изобретений внедряется только на одном предприятии» [10]. Так обстояло дело практически во всех отраслях советской экономики, разделенных ведомственными барьерами. Свидетельства периода «перестройки», когда частично была снята цензура с публикаций о реальных фактах  существования системы, дают массу примеров нерациональности и даже абсурдности существовавшего механизма хозяйствования. В подтверждение  достаточно привести только несколько примеров. Так, открытый  отечественными учеными прогрессивный метод разливки стали не использовался в практике, в результате чего экономика теряла столько энергии в черной металлургии, сколько не производилось ее всеми атомными электростанциями страны [11].  Или другой пример. В советской экономике ежегодно «выбрасывались на ветер» миллионы рублей при разведке и обустройстве новых месторождений нефти только потому, что соответствующим ведомствам был невыгоден открытый в стране новый биотехнический прием повышения отдачи нефтяных месторождений [12]. Наконец, еще один пример. В стране недополучался шелк-сырец только лишь потому, что опять-таки ведомства препятствовали распространению нового метода обработки коконов шелка, открытого также отечественными учеными [13]. И подобные примеры можно приводить во множестве.
С одной стороны, при существовавшем экономическом порядке государственным предприятиям было накладно «возиться» с изобретениями, рационализацией, поскольку спрос с менеджмента предприятий был за цифры «плановых показателей продукции», а они могли измениться в ту или другую сторону из-за внедрения любого новшества. С другой - соответствующие государственные органы управления экономикой воздействовали на этот процесс таким образом, что изобретателям экономически  невыгодно  было изобретать новое. А слишком одержимых новой идеей  изобретателей   преследовали  вплоть  до  тюремной решетки [14] .
Государственный экономический механизм не приемлет ничего нового ни в одной из сфер хозяйственной деятельности, поскольку подобная инициатива государственных предприятий вымывает монополию командования производством из-под министерств и ведомств. Любые экономические изменения, новшества в данной системе ведут к утрате экономической власти со стороны государственного аппарата. Интерес министерств, ведомств в государственной экономике не совпадает с интересами развития, роста национальной экономики, и потому первые всячески препятствуют такому развитию, о чем свидетельствуют многочисленные факты [15].
Итак, в данной экономической системе реальным собственником средств национального производства являются госкомитеты, министерства, ведомства и т.п. административные структуры. Эта реальная собственность дает любому чиновнику, администратору власть и управление экономическими процессами, не облекая, тем не менее, какой-либо  экономической ответственностью  за свой менеджмент. Такова основная суть механизма хозяйствования в огосударствленной экономике.
В подчинении и под экономическим управлением  государственного ведомства в данной системе находится огромное множество самых различных предприятий, разбросанных по территории страны. Обычно любая национальная или  транснациональная  корпорация не управляет предприятиями, в нее входящими, а лишь контролирует положение в производстве, сбыте, ценах, финансах. Но в административно-командной системе экономики в силу самой  ее  сути  министерства и ведомства занимались именно управлением подчиненными им предприятиями. Для такого управления необходимы были соответствующие рычаги в виде различных нормативов и санкций за их нарушение. Поэтому приведем краткий анализ  нормативов, позволявших ведомствам экономически управлять подведомственными государственными предприятиями (кстати, кое-какие из них все  еще остались до сих пор, на начало ХХΙ века, например, в системе «высшей школы», с помощью которых, как кнутом,  ведомство  управляет вузами).
      Одним из главных нормативов  среди огромного множества других был следующий:  прирост производительности труда должен был опережать прирост зарплаты (в %) [16]. Проведем краткий его анализ, чтобы выяснить, как он влиял на экономическую активность производителей.
      С ростом производительности труда увеличивается масса  товаров, продукции, жизненных средств, произведенных за то же самое рабочее время. И хотя вновь созданная стоимость или  экономическая ценность произведенной продукции с ростом производительности труда не изменяется, поскольку труд одной и той же длительности производит одну и ту же экономическую ценность (если мы под экономической ценностью понимаем расход физической и духовной энергии человека  при создании каких-либо благ), однако она, эта суммарная ценность, распределяется уже на большее количество продуктов. И потому на каждую произведенную единицу продукции приходится уже меньшее количество экономической ценности, стоимости; т.е. стоимость единицы продукта снижается.
       Если же речь идет о жизненных средствах (не имеет значения, что конкретно понимать под термином «жизненное средство»; главное в том, что оно, будь это продукт питания, одежды или услуга, обеспечивает жизнь индивида) для работников, то снижение стоимости единицы жизненного средства с ростом производительности труда в соответствующих отраслях ведет к снижению  стоимости  единичной  рабочей силы, поскольку снижается стоимость единицы жизненного средства.
       Итак, с ростом производительности труда (особенно, если он имеет место в отраслях, производящих жизненные средства) понижается стоимость средств существования рабочего, поскольку  в то же самое время производится большая их масса. Но коль скоро вновь созданная стоимость (V + M) не изменяется с ростом производительности труда, а стоимость рабочей силы уменьшается, то в рамках вновь созданной стоимости увеличивается добавленная стоимость (М), и наоборот.
      При этом изменение величины добавленной стоимости вызывается изменением величины стоимости рабочей силы, которое наступает вслед за изменением производительной силы труда. Следовательно, увеличение добавленной стоимости есть следствие по отношению к уменьшению стоимости рабочей силы, которое, в свою очередь, выступает следствием по отношению к росту производительной силы труда. Представлять последовательность изменений по-другому означало бы путать причину со следствием.
           *   *   *
Библиография к 2.1. [Б]
5. Хачатуров Т. Перестройка в сфере капитальных вложений // Вопросы экономики, 1988. № 1, с. 8.
6. Народное хозяйство СССР за 70 лет. Юбилейный стат. сборник. М., 1987, с. 411, 430.
7. См. там же: с. 51. См. также: Добрынин А.И., Иванов В.А., Колесников В.В. Народное хозяйство СССР в двенадцатой пятилетке. Л.,1987, с. 4,5.
8. Логинов В. Причины кризиса советской экономики: воспроизводственный аспект // Вопросы экономики, 1992.  №№  4-6, с. 6-7.
9. Салтыков-Щедрин М.Е. История одного города. М., 1934, с. 119-120.
10. Тюрин Е.И. Сознание ответственности за  перестройку // Изобретатель и рационализатор, 1988. № 7, с. 4.
11. Солнцев В., Нестеров А. Странная ситуация // Правда, 1989. 17 фев.; Куликов Я. Такие мы хозяева… //Аргументы и факты, 1989. № 51.
12. Шумилин Б. Ждут разрешения // Изобретатель и рационализатор, 1986. № 11, с. 11.
13. Тюрин Н. Тайны кукольного домика // Изобретатель и рационализатор, 1988. № 2, с. 10.
14. Кушнер Г. Опасен тем, что не виновен // Изобретатель и рационализатор, 1990. № 2, с. 10; Каплун И. Еще раз об упорстве Мазанова // Литературная газета, 1989. 8 нояб., № 45, с. 13; Каплун И. Игры в деле Мазанова. В третий раз об одном и том же // Литературная газета, 1990. 23 мая, № 21, с. 12; Смирнов В. Порочный круг // Изобретатель и рационализатор, 1990. № 1, с. 18.
15. Кадышев Г. Вклад и оклад. Никто не должен получать деньги только за то, что ходит на работу // Правда, 1988. 20 дек.; «Цифры для размышления. Валюта на складе» // Литературная газета, 1989. 25 окт., № 43, с. 2; Гайдар Е. Трудный выбор. Экономическое обозрение по итогам 1989 года // Коммунист, 1990. № 2, с. 30-31; Залыгин С., Казанник А., Тихонов В., Яблоков А., Яншин А. Письмо в редакцию. Вода в сетях Минводхоза // Известия, 1990. 7 февр.; Резниченко Г. И стакана чистой воды не прибавилось… // Новый мир, 1990. № 1, с. 202; Амиридзе С., Самохин А. Зона экологического бедствия // Аргументы и факты, 1989. № 51, с.4; Возвращаясь к водным проблемам… // Коммунист, 1988. № 13, с. 59; О простых истинах // Литературная газета, 1989. 15 февр.; Кон Ю. Непотопляемый Минводхоз // Аргументы и факты, 1990. № 28, с. 3; Проценко А. Система на страже дефицита. Что стоит за «табачными бунтами»? // Известия, 1990. 14 сент.
16. См.: Проскуряков В.М., Лупанов К.Ю. Производительность и оплата  труда.  Факторы роста  и  мера   соотношения.  М., 1986,  с. 4; Кашкина В.Н., Рыжова В.В. Нормативные методы и другие особенности планирования в новых условиях хозяйствования на предприятиях отрасли. Л., 1987.

                                                    *   *   *
Продолжение следует

[alex_fag]

Теоретические аспекты прогнозирования экономической действительности

2.1.[В] Экономическая активность населения и эффективность
макроэкономики
       Производительность труда имеет связь со стоимостью (экономической ценностью) опосредованно,  через изменяющуюся массу продукции; хотя эта связь по-разному проявляется при интенсивном или экстенсивном типе роста. Данное заключение справедливо, как с точки зрения теории затрат, или марксистской трудовой теории стоимости, так и с точки зрения теории предельной полезности, маржиналистской теории. Покажем это на небольшом примере.
       Предположим, что один час труда выражается в 1 $. Тогда восьмичасовой труд, создающий 400 шт. продукта, произведет суммарную стоимость всей продукции, равную 8 $. То есть стоимость 400 шт. выражается в 8 $. Тогда стоимость одной шт. будет равна 0,02 $.
       Если производительность труда повысится в два раза при том же самом  восьмичасовом рабочем дне, то суммарная величина продукции увеличится в 2 раза (с 400 до 800 шт. изделий). Но суммарная стоимость этой возросшей массы продукции останется той же самой величиной, равной 8 $, поскольку сохраняется то же самое первоначальное условие, а именно,  что  1 час выражается в 1 $.  Но теперь уже стоимость одной штуки упадет в два раза (до 0,01 $), поскольку та же самая величина стоимости в 8 $ теперь распределяется на возросшую массу продукции (800 шт.).
       Таким образом, мы констатируем, что с повышением производительности труда суммарная стоимость продукции не меняется, а стоимость единицы продукции уменьшается. Но последняя уменьшается не потому, что выросла производительность труда, а потому что теперь общая стоимость распределяется на возросшую, большую массу продукции. То есть здесь связь между стоимостью и производительностью труда не прямая, а косвенная, через возросшую массу продукции.
    С интенсивностью труда стоимостные величины (результаты) получаются обратными. Поскольку более интенсивный труд в единицу времени отдает обрабатываемому веществу больше своей энергии (или же тот же самый сгусток энергии сжимается во времени); поскольку в единицу времени такой труд производит больше ценностей, стало быть, стоимости, чем обычный труд. Если при тех же самых условиях труд повышает свою интенсивность в два раза, то за восьмичасовой рабочий день такой труд произведет в два раза больше экономической ценности, передав в продукт в два раза больше своей энергии, т.е. в денежном выражении он произведет 16 $.
      Экономическая ценность, или стоимость, - это энергия человеческого труда, заключенная в произведенном продукте, и переданная посредством обмена этого продукта другим людям, которые и оценивают ее как новую экономическую ценность, или стоимость. Такое наше понимание стоимости, или экономической ценности, несколько отличается от представлений, присутствующих в различных  экономических публикациях.
      Итак, при увеличении интенсивности труда увеличивается и общая, или суммарная стоимость. Одновременно с этим увеличится в два раза и продукция (до 800 шт.). При таких условиях стоимость единицы изделия останется неизменной величиной, равной 0,02 $, поскольку возросшая суммарная стоимость раскладывается на возросшую в той же степени массу продукции (16 $ : 800 шт.).  Интенсивный труд производит больше стоимости в единицу времени  [17].
       В бухгалтерской отчетности на всех уровнях и вообще в финансовом анализе на отечественных предприятиях (особенно государственных) не делается отличия между производительностью и интенсивностью труда; все представляется как рост производительности. Увеличился выпуск продукции - говорят, что  повысилась производительность труда. При этом работники требуют повысить зарплату. А за счет чего увеличилась масса продукции? За счет более интенсивного труда работника у станка, или же за счет нового оборудования, которое поставил менеджер, а работник продолжает работать в прежнем режиме, как и ранее до нового оборудования? Кому повышать зарплату? Кто более интенсивно в этом случае работал, работник или менеджер? Кто больше потратил энергии?
      Эта традиция в финансовом анализе и в бухгалтерии - не делать различий между интенсивностью и производительностью - идет из советских времен, из указанного выше норматива, утвержденного  министерствами. Поскольку на государственном предприятии практически отсутствует хозяин (он безлик), то у руководителей предприятий не было нужды в таком различии. В частной же фирме такой учет постоянно ведется хозяином фирмы или менеджером по его поручению.
      Точно так же, как показано выше в примере, обстоит дело с позиции теории предельной (маржинальной) полезности. Если стоимость продукции при изменении производительности труда мы назовем постоянными затратами (поскольку суммарная стоимость не меняется в зависимости от объема производства, как и постоянные затраты FC), а стоимость продукции при изменении интенсивности труда назовем переменными затратами (поскольку она меняется вместе с объемом производства, как и переменные затраты VC), то тот же самый пример в терминах теории предельной полезности мы можем выразить в следующем виде.
     Постоянные затраты на суммарную величину продукции при расширении или сокращении деятельности предприятия не меняют своей величины; но при этом затраты из расчета на единицу продукции при расширении деятельности уменьшаются, а при сокращении деятельности повышаются.
     Переменные затраты, напротив, не изменяют своей величины из расчета на единицу продукции при расширении деятельности или при сокращении деятельности.  Но их величина меняется  из расчета на суммарную величину продукции; при расширении деятельности она возрастает, а при сокращении деятельности уменьшается.
       Вернемся к анализируемому нормативу. Итак, с увеличением производительности труда увеличивается масса жизненных средств существования рабочего. Производительность труда не изменяет стоимость продуктов прямо, но она влияет на нее опосредованно, через увеличившуюся их массу. То есть на их возросшую массу теперь распадается та же самая величина стоимости. В результате этого распределения той же самой величины стоимости на возросшую массу жизненных средств стоимость единицы  жизненного средства понижается. А это последнее обстоятельство объективно снижает стоимость рабочей силы, а, следовательно, в качестве преобладающей тенденции и ее денежную форму, цену, т.е. денежную зарплату. При этом абсолютно денежное выражение стоимости рабочей силы (зарплата) может даже повыситься по сравнению с предшествующим периодом или уровнем; но ее относительное выражение в массе жизненных средств обязательно понижается.
       Та же самая стоимость рабочей силы или стоимость средств существования рабочего теперь, с ростом производительности труда распределяется в большей массе этих жизненных средств. И если денежная зарплата не увеличивается пропорционально увеличению массы необходимых жизненных средств (например, в меньшей пропорции), то она в меньшей степени выражается в реальной зарплате. Это особенно проявляется при росте цен. Здесь возможны различные по  пропорциям варианты.
      Наблюдавшийся рост производительности труда в условиях режима административно-командной системы экономики обязательно должен был бы выражаться в росте массы жизненных средств. Однако ведомственные перегородки препятствовали этому, о чем мы еще будем говорить ниже. Поскольку в условиях данной системы этого не происходило, то, каким бы ни был рост денежной зарплаты, который с каждым новым этапом выражается в относительно  увеличивающейся стоимости жизненных средств (если и поскольку их масса остается неизменной), жизненный уровень работников не увеличивается. Изменяются лишь пропорции между его стоимостным выражением и денежной зарплатой. Данная ситуация порождает лишь обесценивание денежной зарплаты и, как одно из следствий, инфляцию.
       Закон, сформулированный Д. Рикардо, начинает действовать в условиях, когда рост производительности труда действительно выражается не вообще в росте массы любой промышленной продукции, а, прежде всего, в увеличении массы  жизненных средств.  Классики политической экономии оговаривают, что рост производительности труда в какой-либо одной отрасли в нормальной экономической системе (то есть в рыночной системе) с неизбежностью  приводит к росту и во всех других отраслях экономики, и, главное, в отраслях, производящих жизненные средства для рабочих. Но этот последний, неизбежный, рост может так далеко отстоять во времени от первого (временной лаг), что может оказаться существенным то обстоятельство, что он в данный момент времени выражается в росте средств производства, а не в росте предметов потребления. С ростом производительной силы труда может вырасти мощь государства, его сила, но при этом ухудшатся условия существования членов его общества.
      Если вслед за возрастанием промышленной продукции в силу увеличения производительности труда растет также и масса жизненных средств работников, то вступает в действие названный закон, который не обязательно требует роста денежной зарплаты, а напротив, ведет к ее относительному понижению в увеличивающейся массе жизненных средств (а точнее, к распределению ее на большую массу продуктов, охвату ею этой возросшей массы продуктов).
      Гипотетически, можно представить такое будущее землян, в котором  их  достижения в науке и технике приведут к такому  массовому производству жизненных средств населения, которое может привести к отмене заработной платы вообще, либо свести ее значение к чисто символическому.
       Итак, желание администраторов от экономики применить на практике экономические методы хозяйствования в этой связи означало бы соответствующую экономическую политику: акцентировать внимание не на взаимосвязи производительности труда и денежной зарплаты и прибыли, как это делалось в административно-командной системе, а на взаимосвязи производительности труда и реальной массы жизненных средств работников. Попытки влиять на производительность труда через зарплату означали попытки воздействовать на причину следствием. В рыночной экономике постоянные попытки со стороны работодателей и правительств в разных странах сдержать зарплату и постоянная борьба между профсоюзами и союзами работодателей в этой связи  происходят как в периоды роста производительности труда в одной или многих отраслей, так и в периоды ее снижения, застоя. И они связаны не с изменением величины стоимости продукции, а с перераспределением частей этой стоимости внутри ее собственной меры в продукте либо в сторону увеличения прибыли, либо в сторону увеличения зарплаты.
       С введением указанного выше норматива - опережения производительностью труда заработной платы (Δ ПТ  > Δ ЗП), видимо, предполагалось, что с его достижением государственное предприятие добьется прогрессивного изменения дел в производстве. Насколько экономически обоснованно было такое ожидание?
       Рост заработной платы есть своего рода компенсация роста стоимости средств существования, причем не обязательно адекватная – стоимость средств существования и их цены могут расти быстрее, чем идет рост денежной зарплаты, что чаще всего и бывает на практике. Подобное опережение означает понижение реальной зарплаты. Стоимость средств существования работников может возрасти вследствие усложнения общественной жизни, или усложнения и ухудшения условий их производства. Она также может относительно увеличиться путем распределения суммарной стоимости возросшей массы промышленной продукции вообще на неизменную или относительно сниженную (или снижающуюся по сравнению с общественно необходимым количеством) ту часть данной массы продукции, которая в действительности становится для работников жизненным средством. Например, такое происходит, когда продуктов мало или они такого качества, которое не дает возможности их потреблять, что практически означает непризнание их обществом как продуктов, и, следовательно, труд по их производству является непроизводительным трудом. Подобная ситуация, часто наблюдаемая в административно-командной системе экономики, означает также снижение производительности труда даже при увеличении количества промышленной продукции вообще; т.е. является по сути бесполезной растратой общественной производительной силы. Увеличившаяся денежная зарплата в подобных условиях распределяется на ту же самую массу жизненных средств, поэтому стоимость (или ценность) единицы жизненного средства относительно возрастает, что,  как правило, отражается в росте цен. Напротив, с увеличением массы признанной необходимой продукции в результате роста производительности труда при той же самой денежной зарплате можно сохранить прежние пропорции между их стоимостью и зарплатой и тем самым повысить жизненный уровень работников даже без увеличения их зарплаты, но при условии, что цены на эти продукты изменяются прямо пропорционально их стоимости, т.е. уменьшаются также, как уменьшается их стоимость при росте производительности труда.
      Итак, связь такова:
      1)  прирост производительности труда означает прирост массы жизненных средств;
      2) прирост массы жизненных средств означает снижение стоимости единицы жизненных средств, ибо та же самая суммарная стоимость распределяется на большую массу продукта;
      3)  снижение стоимости единицы жизненных средств может (но необязательно адекватно) снизить их цену и цену труда (зарплату).
       Такова закономерность. Но пытаться сделать из зарплаты причину, а ее следствием – производительность труда, означает попытку насилия над экономической действительностью. Поэтому соотношение между производительностью труда и денежной зарплатой может рассматриваться лишь как показатель экономической ситуации, не более того. Но попытка использовать данный показатель в качестве норматива, обязательного к исполнению, т.е. в качестве рычага или метода изменения этой ситуации, что пытались осуществить управляющие ведомства в административно-командной системе, является, мягко говоря, методологической ошибкой.
                                                   *   *   *
Библиография к 2.1.[В]
17. Развиваемые в данном фрагменте идеи впервые были нами высказаны в монографии: Феоктистов А.Г. Личный фактор в социалистическом производстве (Критические заметки по методологии исследования). Изд-во ЛГУ, 1990.
Продолжение следует

[alex_fag]

Теоретические аспекты прогнозирования экономической действительности

Продолжение

2.1.[Г] Экономическая активность населения и эффективность
макроэкономики

       Во время упомянутой выше дискуссии периода «перестройки» в круг обсуждавшихся вопросов некоторые экономисты ввели и этот     вопрос,     о   «связи»   производительности   и   оплаты.  К хозяйственному механизму системы они выдвинули требование ликвидации «противоречия между ростом производительности труда и неизменностью основного заработка» [18] .  Экономисты в очередной раз  повели разговор о догме советской политэкономии, с которой никак не могли расстаться - «принципе распределения  по труду». Догме, поскольку ни в одной экономической системе, никогда данный принцип не являлся определяющим при начислении заработка. Как один из подходов к проблеме оплаты он был лишь вспомогательным. В любой фирме, на любом предприятии, а тем более, государственном в денежной заработной плате выплачивают не за проделанную работу, а за рабочую силу, за ее потенциальные возможности (квалификацию), которые еще только должны в будущем проявиться в определенной работе. При найме на работу договор об оплате уже заключен, а как данная рабочая сила осуществит предназначенную по договору работу – это еще вопрос. В различных советских политэкономических схемах преобладают рассуждения о том, что, мол, на работу ходит не рабочая сила, а человек со всеми своими свойствами личности. При этом в подобных схемах упускается различие между тем, что на производство приходит личность со всеми свойствами своей индивидуальности, и тем, что выходит из-под рук этой личности в процессе труда, продукт какого качества. Работник – автор данного труда и лишь те из свойств его личности, которые воплощены в данном его трудовом действии, являются причиной данного результата. По результатам труда мы не можем сказать, что в отечественном государственном производстве действуют одни только личности; как раз напротив. Экономический порядок государственного производства принуждает работников к тому, чтобы на производстве действовали не личности, а механические исполнители указаний администрации.
       Фиксируемая в договоре о найме и начисляемая затем зарплата  прямо никак не связана с тем, какую производительность труда работник позже проявит в  трудовом процессе.
        Воспроизводство рабочей силы обеспечивается не денежной зарплатой, а реальной массой  жизненных средств высокого качества. С обязательным, как того требовали экономисты времен «перестройки», ростом денежной зарплаты вслед за ростом производительности труда при постоянной или даже снижающейся массе жизненных средств образуется дефицит жизненных средств, или рост цен на них, меньший, равный или даже больший, чем рост денежной зарплаты. Это происходит в результате разрыва во времени между ростом производительности труда в ведущих сферах производства и повышением ее в отраслях, производящих жизненные средства.
      Этот разрыв в административно-командной экономике постоянно поддерживается ведомственными перегородками. А он ведет к  снижению жизненного уровня работников, к ухудшению условий воспроизводства работников. Повышение денежной зарплаты вслед за увеличением массы продукции экономически оправдано, если такое увеличение массы продукции произошло за счет интенсификации живого труда. Производительность же труда, выражающаяся в росте продукции вообще, а не в росте жизненных средств, не понижает стоимости средств существования работников.
      Напротив, в таком случае действует следующая тенденция: увеличение зарплаты и ее распределение на относительно снижающуюся массу жизненных средств в общем потоке продукции относительно повышает стоимость этих жизненных средств, поскольку увеличившаяся зарплата распределяется на ту же самую массу жизненных средств. В результате этой обменной пропорции стоимость единицы жизненных средств относительно возрастает, а  ценность каждой единицы зарплаты снижается.
       Иллюзорным является представление о том, что увеличившаяся зарплата сама по себе улучшает условия существования, поскольку охватывает собой больший круг жизненных средств. Конечно, если рассматривать  подобное увеличение как изолированное явление, касающееся отдельного индивида или даже группы индивидов, то повышение их зарплаты, безусловно, улучшает условия их существования. Но в качестве массового явления, на макроэкономическом уровне, рост зарплаты обязательно влияет, в конечном итоге, на рост цен на предметы массового спроса.
       Существование человека обеспечивается материальными и духовными ценностями, а не стоимостным или денежным их выражением. Человек питается хлебом, а не зарплатой, на которую он покупает хлеб. Однако денежная зарплата находится в прямом отношении не с предметами потребления, а с их стоимостью и ценой. И если денежная зарплата увеличивается при неизменной массе предметов потребления, то относительно увеличивается также  стоимость их единицы. Это лишь означает понижение производительной силы труда в данной экономической системе и обесценение денежной зарплаты. Конечно, действительная причина такого положения вещей состоит не в увеличении зарплаты, а в понижении темпов прироста производительности национального труда и, прежде всего, в отраслях, производящих жизненные средства, хотя на первый взгляд представляется, что именно динамика зарплаты является тому причиной.
        Если бы в административно-командной системе экономики между производительностью труда и зарплатой  существовала прямая связь, с помощью воздействия на которую  государственная администрация пыталась влиять на экономические процессы, то низкий прирост производительности труда (особенно в отраслях, производящих жизненные средства) вызывал бы столь же низкий рост оплаты. В действительности положение дел было иным: они двигались разными темпами. Если производительность труда не доходила в последние советские пятилетки до планируемого уровня, то зарплата, наоборот, превосходила его. Особенно это проявилось в десятой пятилетке. «Рост производительности общественного труда был ниже на 8 % по сравнению с запланированным, в то же время  средняя оплата труда работников, занятых в сфере материального производства, превысила плановый показатель. В 1980 г. по сравнению с 1975 г. увеличились затраты по оплате труда на рубль произведенного национального дохода»  [19] .
      В этом хозяйственном механизме государственная администрация стремилась компенсировать низкий уровень реальных доходов, низкий уровень возмещения рабочей силы, во многом связанный с недостаточным количеством и качеством жизненных средств, продуктов потребления повышением зарплаты отдельных категорий работников. А это последнее состояние вызывалось, как своей первопричиной, главным принципом менеджмента данной системы, существо которого состояло не в том, чтобы  удовлетворить потребности населения, а в том, чтобы  реализовать эфемерные иллюзии государственного руководства: во что бы то ни стало перегнать ведущие экономики в производстве стали, угля, чугуна, проката и т.п..
      Подведем некоторые итоги. Как видно из анализа только одного этого, главного, норматива, обязательного для выполнения всеми государственными предприятиями в административно-командной экономике, сами методы хозяйствования данной системы  экономически порочны, поскольку основные принципы менеджмента здесь формируются не из существующих причинно-следственных экономических связей, а базируются на идеологических фантомах руководства. Именно это приводит к снижению производственной активности работников, к затуханию экономических взаимодействий индивидов в данной системе.
     В чем же состояли причины такого плачевного положения дел в отечественной экономике советского периода? Нам представляется, что не последнюю роль в этом сыграли догмы отечественного обществоведения, на основе которых формулировались и соответствующие рекомендации экономической практике. Огромная доля всех рекомендаций экономистов и их воплощение в практику хозяйствования базировались на так называемом «марксистско-ленинском» постулате, а, по сути,  на постулате советских политэкономов о главной и единственной основе экономических процессов – собственности на средства производства. Вот почему, как нам представляется, необходимо разобраться в данных теоретических посылках.

*   *   *
Библиография к 2.1. [Г]

18. Бжегудов Б. К вопросу о совершенствовании заработной платы и ее структуры // Экономические науки, 1987. № 1, с. 68; Фигурнова Н.П. Инфляционные процессы в социалистическом обществе и способы противодействия им // Экономические науки, 1989. № 8, с. 128; Корочкин В. Принцип распределения по труду:  о  некоторых  подходах  // Экономические науки,  1989.
   № 12, с. 21.
19. Проскуряков В.М., Лупанов К.Ю. Производительность и оплата труда. Факторы роста и мера соотношения. М., 1986, с. 86.

Продолжение следует

[alex_fag]

Теоретические аспекты прогнозирования экономической действительности

Продолжение       

 2.2. [А] Социально-экономическая форма производственных
факторов

       Под производственными факторами здесь понимается, прежде всего, все то, что включается в понятие средств производства (здания, станки, оборудование, сырье, материалы, энергия и т.п.), а также труд, за которым скрыта рабочая сила, работник. Важно выяснить, какую экономическую оболочку они имеют.
       Производитель материальных благ в любом обществе предстает в определенной экономической маске. Его конкретные характеристики весьма разнообразны. Они порождаются не только сугубо экономическими обстоятельствами, в которые он попадает при том или ином режиме производства, но и многообразными общегражданскими, личностными и другими явлениями его повседневного бытия. Экономическое исследование предполагает выделение из всей этой массы признаков, определяющих конкретное социальное лицо производителя в том или ином обществе, тех наиболее существенных из них, на которых базируются все остальные. Вот почему исследование обращается, прежде всего, к выяснению социально-экономической формы, охватывающей  ее наиболее существенные признаки.
       Современное понимание экономической формы рабочей силы сводится к представлению ее в виде некоторой системы экономических отношений по поводу присвоения, распоряжения и использования рабочей силы. Такие понятия как личный экономический интерес, заработная плата работника и т.д. отражают какую-либо одну сторону, момент, качество социально-экономической формы рабочей силы, личного фактора производства.  Следовательно, сама экономическая форма вбирает в себя обширную систему экономических взаимодействий работника, связанных с использованием его рабочей силы. Вместе с тем, она отражает далеко не все характеристики такого взаимодействия, поскольку в производстве используется не одна только рабочая сила.
        Экономические понятия, категории являются теоретическим выражением реальных экономических явлений или процессов. Каждое из них фиксирует какой-то момент, качество, свойство реального процесса. Любое экономическое понятие, если оно действительно отражает собой реальные отношения, а не является лишь выдумкой исследователя, всегда специфично для каждой данной экономической системы и исторически обусловлено ею.
        Но они отражают не только сами экономические отношения. Экономические понятия опосредуют знание о материальных носителях экономических отношений. Сами же по себе материальные носители, например, хлеб, одежда, жилище, станки, способность человека к труду и т.д. не составляют предмета экономической  науки. Процессы, протекающие в них, их динамику изучает множество других дисциплин, технических, естественнонаучных, гуманитарных. Их всеобщность, безотносительность к той или иной социально-экономической организации общества иногда порождает у экономистов иллюзию всеобщности  и самих экономических категорий. Понятие «деньги» применимо везде, но как реальные «деньги», а не понятие, они всегда специфичны в каждую историческую эпоху и в любой экономической системе.
      Итак, с точки зрения предмета экономической науки,  наибольший интерес представляет не сама рабочая сила, а отношения, складывающиеся по ее поводу между людьми в конкретной социально-экономической системе.
      Из любых экономических отношений, возникающих по поводу использования рабочей силы, наиболее существенными представляются отношения, складывающиеся непосредственно в процессе производства. Поскольку, до какого бы уровня ни низводился или ни возвышался человек в гражданском смысле, в качестве работника он всегда оказывается субъектом трудовых отношений, в том числе по поводу своей способности к труду. Без активной роли работника нет производства как такового в современном  его понимании.
       Социально-экономическая форма рабочей силы является одним из характерных признаков той или иной системы экономики. Это подтверждается историей развития экономик и обществ. «…При одной и той же форме собственности на средства производства характер производственных отношений может меняться в зависимости от отношений собственности по поводу рабочей силы. Так, в древнем мире … на базе средств производства, принадлежащих рабовладельцу, возникали не только рабовладельческие отношения. В древнем Вавилоне, например, в определенные периоды года в хозяйствах рабовладельцев трудились и свободные наемные рабочие… Чем отличались производственные отношения, которые складывались между рабовладельцем и наемным работником, от отношений между рабовладельцем и рабом? В данном случае только характером присвоения рабочей силы» [20].
      Сама по себе идея о недостаточности одной лишь собственности на средства производства для характеристики экономической системы представляется верной. Но здесь необходимо одно уточнение.  Было бы некорректным противопоставлять рабовладельца и наемного работника, как это сделал в приведенном фрагменте Г.Б. Правоторов. Это оправдано, если наемный работник продает себя данному работодателю в рабство. Социальный характер отношений  работодателя (фактического рабовладельца) и наемного работника отличен от характера отношений рабовладельца и раба. Фактический рабовладелец противостоит наемному работнику в их экономическом отношении не как рабовладелец, а в качестве частного собственника средств производства, хотя его социальная маска рабовладельца в данном обществе от этого не исчезает. Но данный фрагмент приведенного исследования важен тем, что он обращает внимание  на необходимость анализа экономической формы не только вещественного фактора (средств производства), но и личного (рабочей силы).
       Попытки некоторых  отечественных экономистов вывести все характеристики экономики определенного типа лишь из собственности на средства производства являются методологически неоправданными. В подобной характеристике часто бывает важна экономическая форма именно рабочей силы. Даже рабы - члены человеческого общества. Низводя рабов материально, морально, в гражданском отношении до уровня простого орудия производства, рабовладельцы не могли отказаться от них как от носителей рабочей силы. Что же касается юридической стороны дела, то здесь обнаруживается  двойственное отношение. Даже в момент расцвета рабства в Древнем Риме «человеческая природа рабов давала о себе постоянно знать... Признание в рабе человека, личности, прорывается невольно в праве и вызывает постоянный дуализм в юридических нормах рабства: с одной стороны раб есть вещь, а с другой – он есть личность, могущая иметь волю. Столкновение этих двух принципов проникает весь римский институт рабства, отражаясь в массе отдельных положений» [21]. Это особенно проявлялось в тех случаях, когда ставился вопрос о приобретении рабом имущества, заключении им торговых сделок, выделении рабам имущества для самостоятельного хозяйства, кредитно-долговых обязательствах раба, в том числе, с его же господином. Хотя все эти экономические действия раба совершались от имени его господина, который нес всю полноту юридической ответственности [22]. Сколько бы экономисты ни утверждали, что для полной характеристики экономики отношения между рабом и его господином несущественны, поскольку раб для его собственника всего лишь «говорящее орудие» и ничего более, не уйти от того факта, что  это «говорящее  орудие», насильственно вводившееся в производственный процесс как «живая вещь», находилось в определенных трудовых, экономических отношениях со своим господином и, следовательно, являлось субъектом этих отношений.
      Подобный процесс экономических отношений мы можем наблюдать и в более ранних, и в более поздних обществах. Процесс перехода от дорабовладельческой общины к обществу, основанному на частной собственности, совершался двояко: с одной стороны, в связи с появлением и развитием частной собственности на материальные условия производства, с другой –  с возникновением рабства и долговой кабалы. Данный процесс прослеживается в истории экономик многих стран. Увеличение налогов со стороны публичной власти, взимавшихся со свободного работающего населения, объединявшегося в раннеклассовых обществах в сельские общины, «способствовало в дальнейшем потере гражданского полноправия и развитию личной зависимости, приводившей к феодализму (патронат, или патроциний, позднего Рима, закладничество в Древней Руси)» [23]. Исследователь показывает, что в динамике  цивилизации  осуществлялись параллельно два социально-экономических процесса. Так, в Древней Руси осуществлялось выделение крестьянина-общинника из общины с участком собственной земли. То есть разложение общинной собственности на землю и образование частной собственности свободных крестьян. И параллельно с этим процессом происходило возникновение института закупничества, когда обедневшие крестьяне переходили со своим участком земли в кабалу к феодалам. Фактически, частная собственность крестьянина на землю, как результат выделения его из общины, существовала до закупничества. И лишь после того, как этот частный собственник лишал себя  равноправного (с другими членами общества) гражданства ради сохранения  собственного индивидуального хозяйства, либо насильственно лишался гражданских прав, лишь после этого между господином и закупом возникали новые экономические, феодальные отношения.
      При этом законодательство Древней Руси в определенной мере защищало закупа от произвола господина, объявив его субъектом  права, в отличие от «рядовичей» (фактически, рабов) [24]. В некоторых случаях отношения между господином и закупом поднимались до отношений между господином и свободным человеком, о чем говорит «Русская Правда» [25].
        В.О. Ключевский показывает различия между рабами, закупами и смердами (свободный простолюдин вообще и свободный крестьянин в частности). Хотя последние отличались от закупов лишь тем, что трудились на землях, принадлежащих не частным владельцам вообще, а князьям и государству [26]. То есть закуп представлял собой кого-то среднего между рабом, крепостным зависимым и свободным работником. Эту социально-экономическую маску в Древней Руси производитель имел, прежде всего, в силу осуществления отношений по присвоению именно рабочей силы, а не средств производства. Поскольку он одновременно был таким же частным собственником средств производства (земли), как и его господин. «Иначе говоря, не захват земли, а закабаление личности выступало на первый план в процессе развития долговой кабалы в Древней Руси» [27], которая развивалась затем в классический вид рабовладения или  отношений крепостной зависимости.
     Подобную картину, когда на первый план в экономических и социальных преобразованиях общества выходят отношения по поводу субъективного фактора производства, мы наблюдаем и при переходе обществ от классического рабовладения к классическому феодализму. Переход от одной, менее производительной, формы производства к другой происходил именно в связи с изменением отношений, прежде всего, по поводу рабочей силы. Изначально они, по мнению Б.Ф. Поршнева, повлияли на смену экономической системы. «Получив свое хозяйство и некоторые, хотя и ограниченные, права (прежде всего, право на свою жизнь: феодал крестьянина, как правило, уже не может безнаказанно убить), непосредственный производитель стал значительно более заинтересованным в результатах своего труда, следовательно, значительно более производительным и инициативным работником» [28].
       Превращение члена общества в раба подготовлено социальными процессами развития первобытной общины. В том числе, процессами дифференциации и индивидуализации членов общины в отношениях собственности на вещественные условия производства, на рабочую силу, на продукты труда. Видимо, рабовладение унаследовало от общины то, в чем выражалось господство общины над индивидом, зависимость последнего от первой (вне ее он не смог бы выжить).
       Подобную наследственную характеристику можно наблюдать в императорский период Древнего Рима. В этот период отцовские права  на своих детей в некоторых случаях были сходны с правами главы семьи на своих рабов, особенно когда дело касалось исполнения детьми «различных профессиональных работ у себя ли в доме или отдавая их в наем» [29].
       Рабовладение вообще лишало раба многих социально-экономических функций в социальной, гражданской сфере, в сфере надстроечных общественных отношений. И если бы не страшное и тяжелое давление надстройки (политики, власти, социального режима), не внеэкономическое принуждение во всех сферах жизнедеятельности общества, рабовладельческая экономическая система не удерживалась бы достаточно прочно и долго как господствующая в течение столетий. Экономически рабство не выдерживало конкуренции даже с мелким свободным товарным производством. Не случайно поэтому собственники крупных рабовладельческих хозяйств на земле предпочитали отдавать свою землю в аренду нескольким семьям колонов – классу мелких сельских производителей. Они образовывались большей частью из вольноотпущенников (бывших рабов), а также из слоев сельского населения, которые по своему гражданскому и имущественному состоянию были близки к рабскому положению. Интересы крупного земельного собственника совпадали с интересами арендатора-колона, что влекло за собой практически вечную аренду земли и прикрепление колона к земле.
      Переход к феодализму означал также рост числа мелких товаропроизводителей и мелкого товарного производства вообще. Именно оно стало тем клапаном, приоткрыв который,  властные слои и классы могли еще удерживать господство в трансформированном виде. Оно означало также превращение просто работников (подневольных или свободных) еще и в собственников вещественных условий производства. Данные процессы экономического освобождения в двояком смысле (как работников и как собственников) вели к изменению существа экономики и самого гражданского общества. Несмотря на то, что форма отношений между частными обособленными собственниками условий производства  сохранялась (как форма частной   собственности), изменялось содержание самих этих отношений, а вместе с тем изменялось и существо всей экономической системы.
      Итак, мы наблюдаем, что в истории смены типов экономик значительная роль принадлежит экономическим отношениям по поводу рабочей силы. При классическом рабовладении нет собственности раба на свою способность к труду. Однако отношения собственности на рабочую силу в этих условиях не исчезают. Они осуществляются между собственником раба и самим рабом, от которого отчуждаются функции присвоения и распоряжения рабочей силой в производстве. В новейшее время, в эпоху индустриально развитых стран, также прослеживаются отношения собственности на рабочую силу между собственником вещественных условий производства (предпринимателем, капиталистом) и самим работником, но они имеют уже иной характер. В этих отношениях собственником является сам работник. Работодатель, в какой бы  социальной  маске он ни предстал (предприниматель или чиновник), временно использует в производственном процессе рабочую силу свободного работника, но он ее не присваивает.
       Для типа экономик, лежащих между этими двумя системами,  которые называют классическим феодализмом, трудно дать четкое, однозначное определение собственности на рабочую силу. В самых грубых формах феодализм весьма близок к рабству. В «либеральных» же формах (феодальная аренда) он приближается к режимам современной эпохи. Закуп на Руси оплачивал экономическую независимость и личную свободу. Отмена крепостного права в России освободила крестьян в личностном, гражданском отношении. Тем самым феодалы утратили возможность распоряжаться рабочей силой крестьян посредством внеэкономического принуждения. Следовательно, весь этот временной пласт - от классического рабовладения до капитализма ХХ века - характеризуется своеобразным переходом от одной экономической формы рабочей силы к другой: от собственности владельца вещественных условий производства на раба и его рабочую силу к собственности на нее со стороны самого работника. Данный сложный исторический процесс весьма интересен в социальном, экономическом и культурном смыслах и еще требует специального своего исследования. Но характер его динамики в общих чертах ясен. Феодализм как экономическая система тоже не может быть определен без отношений собственности на рабочую силу.
       Таким образом, история дает множество примеров влияния на экономическую систему не только той или иной формы собственности на средства производства, но и собственности на рабочую силу. Отношения собственности на рабочую силу так или иначе определяют социальное и экономическое положение работника в данном обществе. Часто существенные различия между разными экономиками и даже типами экономик вытекают именно из социального и экономического положения работника, из отношений собственности на его рабочую силу, а не из формы собственности на вещественные элементы производства. Практически, частная собственность на средства производства сохраняется как форма на протяжении тысячелетий, а характер, содержание, типы экономик в течение прошедших тысячелетий менялись в зависимости от экономической формы рабочей силы. Появление в обществе отношений личной собственности работника на свою способность к труду означало величайший социальный прогресс. В этом смысле экономические фигуры феодала по отношению к рабовладельцу и  буржуа по отношению к феодалу, выступавших за юридическое и личное освобождение работника –  экономически более прогрессивны и оптимальны.
                                                      *   *   *
Библиография к 2.2 [А]
  20.Правоторов Г.Б. Стоимостные категории и способ    производства.  М., 1974, с. 185-186.
21. Покровский И.А. Лекции по истории римского права. СП., 1906,     
     с. 161.
22. Там же, с. 162,163,164
23. Горемыкина В.И. К проблеме истории докапиталистических   
      обществ (На материале Древней Руси). Минск, 1970, с. 13.
24. Там же, с. 59.
25. Русская Правда / Под ред. А.И.Яковлева. М., 1914, с. 13
26. Ключевский В.О. История сословий в России. Петроград, 1918,     
      с. 54,55.
27. Горемыкина В.И. Указ. соч., с. 62.
28. Поршнев Б.Ф. Очерк политической экономии феодализма. М.,
     1956, с. 18-19.
29.Загурский Л.Н. Учение об отцовской власти по римскому праву.
     Харьков, 1884, с. 36, 42.

Продолжение следует