Олений ручей
молодой
Карма +0/-0
 Offline
Сообщений: 7
|
 |
« : 25 Октября 2009, 12:33 » |
|
* * *
Был яркий день,
Ушедший сухо прочь.
Я без потерь
Живу вторые сутки.
И ты не верь,
Не верь осенней утке,
Что о беде
Кричала в эту ночь.
Ноябрь 1983
* * *
В Иерусалимском серебре,
Одета в ночь, судьбу и камни,
Ты помолилась о заре
Но в небесах закрыты ставни.
Ты вспоминала обо мне,
Не знала, что настолько грешен…
В Иерусалимском серебре
Вид голых яблонь и черешень.
1999
* * *
В скользкое будущее трудно попасть голосом,
Как голое тело достать из бездонной проруби.
Прошлого нет, но растут ещё ногти и волосы,
И поют про летающих крыс белые голуби.
Любовь - странная вещь: всегда порхает вне времени,
И опять мимо нас, когда так этого хочется!
Без любви мы - ничто, одиночество старого семени.
Между прошлым и будущим наши глаза полощутся.
Как белье на реке, как мечты на ветру стаями,
Собираясь на юг, где тело в тепле, уверено.
Наши души по осени бродят в кусках роялями,
Сочиняют романсы и ищут их там, где потяряно...
* * *
За круглым столом, в кругу близких друзей,
Себя и себя и себя...
Ты выглядишь даже умней, чем обычно,
Но все, что стреляет в меня
Далеко от оценки "отлично".
Статья как залив, на московский разлив,
Мешает уплыть далеко от туалетной бумаги,
К которой привыкла страна,
И твои дорогие пиф-паф и пиф-пиф.
Прости, что пою, что не умер осенним дождем
Уйти не легко...
Я привык на краю, не вписался я в стены и стадо,
Где ты в теплом свободном раю
Серафимов доишь молоко.
Мои небеса тебе кажутся лужей,
В которую смотришь и муть поднимаешь со дна,
Чересчур затянувшийся ужин,
А не долгие ночи без сна
Вызывают старческий коклюш.
Ироничная модная повесть,
Рок-революция, кости братков на столе,
Под стеклом пожелтели от света, что ты излучаешь.
Ты веруешь в новую совесть,
Что вчерашней газетой в углу ржавеет кайлом.
Ты варишь статьи, но я не читал ни одной,
Где ты окрыляешь и любишь.
Ты оплачиваешь аплодисменты,
Так, что хочется выслать все существующие
Алименты тем, кого судишь!
* * *
Заблудились в изгибах изгои -
Из овалов не выйдут герои,
Время-дышло вошло в нас и вышло,
В лазаретах защитники Трои.
Берегут свою кровь и разлуку,
Не загнать на чужие пожары
Эту теплую, честную суку,
Эти томные, нежные чары.
Не виню равнодушных, сам грешен,
Слишком много на каждом проклятья.
Я искал дорогие объятья -
И нашел, и удобно повешен.
В ресторане, под звуки ванили,
Поп-звезда расплела злые груди,
В пьяной тьме киловаттной кадрили
Превращаются в прошлое люди.
Наши песни там только - помеха.
Умирать, чтобы жить - не для "вечных".
И жует бесконечное эхо,
Как бифштексы, молитвы конечных.
1999
* * *
Зима, охотясь в феврале,
Вела карающие тени
По следу запаха сирени,
Родившей тайно на заре.
Она в окно на белый иней
Смотрела молча и пряла
Живое лето, вечер синий,
А ночью тихо умерла…
Склонясь над высохшей сиренью,
Куря над выжившей строкой,
Я открываю воскресенье
И Вознесенье над рекой.
1998
* * *
Иногда я Моцарт, иногда – Сальери.
Стал петлею нотной в потном Англитере.
Окна на Исааке, купола под снегом,
Старый амфибрахий заметает следом.
Вьюга замотала, хочется напиться,
Стать пустым каналом или мертвой птицей.
Хочется покоя, ангелов на крыше,
Выйти из запоя и чтоб всё потише...
Хочется иного неба и обоев.
Петербург, не ново умирать тобою.
Поечму я лезу в петлю в Англитере?
А нужно до зарезу это новой вере.
Что же, получите короля Пальмиры!
Только не ищите, нет в карманах лиры.
Я её поставил под Рязанью в сени.
Иногда я Сталин, иногда Есенин.
* * *
Иудей, в третьем рейхе каменном,
С номерами цивилизации,
За московской стеной засаленной
Я сутулой брожу информацией.
Не убито лицо еще голодом,
Все же пищи небесной хочется.
Полусердце не крыли золотом,
Но ведь есть и во мне от зодчества.
Что-то есть и во мне от радио,
Сериала, любовной повести.
Я, как Цезарь, глотаю стадии,
Во дворце, где зарежут новости.
Еще несколько миль до старости.
Боль пространство скрутила временем.
Умереть молодым, да в радости -
Значит встретиться с собственным теменем.
Мне другого хотелось бы творчества.
Звезды - тексты Его аннотации.
Как пошляк на смешной презентации -
Поднимаю тост за одиночество.
1996
* * *
КАПИТАН МАРКОВЕЦ
Я не знал живого Марковца
Я его увидел только мертвым,
Возле президентского дворца
Перед грозным небом, пулей стертым.
Я снимал на видео фасады
Обожженных лиц и душ бойцов...
Где такие отольют награды,
Для уже ненужных храбрецов?
И с погон погибшего, срывая звезды,
Будто злое небо с глаз,
Мне солдат их протянул, кивая:
«Вот возьми Вам от нас,
Не забудьте эту грязь-дорогу
К смерти, в унавоженной глуши,
У него две дочки, все же к Богу
Видно он отчаянно спешил».
У Минутки возле медсанбата,
Где по пояс рваные дома,
Видел я сгоревшего комбата
И державу полную дерьма.
Дома у меня на книжной полке
Эти звезды до сих пор болят,
Капитана Марковца осколки,
Всех, доставшихся сырой земле ребят...
Ту войну нам этой не исправить,
Пусть все перебили, что потом?
На госдаче мемуары править
Или же остаться с Марковцом...
* * *
КАРАСЬ
Вот на столе аквариум,
В нем плавает карась
Зеленый, недоваренный,
Порезанная пасть.
Его, детину скромную,
Лихие рыбаки
Забрали ночью, сонного,
Из озера-реки.
Бедняга глупо тычется
В прозрачное стекло
Эй, - масло, соль - отыщутся?
Поджарьте нам его!
1984
* * *
Когда власть валялась на улице,
Горела желтой газетой,
И орел походил на курицу,
А страна была не отпетой.
Когда ветер сжигал нам руки,
А баррикады ели историю,
На любви только рваные брюки
И весь мир – ее территория.
И рассовав по карманам речи,
Для встречи с будущим миром,
Ты залезала ко мне на плечи,
Как на концерте с рок-кумиром.
И мы меняли вино на воду,
Доставая из пепла смычки
Для скрипок, которые могут
Умереть от этой тоски.
И мы верили, что ненастье
Станет золотом голубым,
Что играть рок-н-ролл – счастье –
Быть до смерти молодым.
* * *
КОГДА ЕДИН
Когда един,
Когда ты единочество стреляющих теней
В лесу застывшем среди камней и льдин.
Когда луна ползет по коже обмороженных берез
По горло в спящем мире,
И нож в руке разбойничий, стальной
По сытой лире.
И видишь голоса, но не живые,
На слух неразличимые, у ельни
Звенящие сухими камышами.
Когда на дальнем берегу огни деревни
Взъерошенными псами
Уныло воют в небо на дугу.
В такие ночи мертвые стекаются на озеро,
Все павшие, убитые, слепые
Бредут, ощупывая тьму, и не отпетый прах
Все позабытые.
Когда твой телескоп разбился в небесах,
Когда луна, объединяя суету в единое и цельное пространство,
Заморозила сырье непостоянства
И во дворе висящее белье.
Когда один, один, играющий в войну
Так тихо и коварно.
Я понимаю, на бред похож мой век,
Меня в него не звали.
Следы словами на снегу рифмуются бездарно.
Соотношенья эти никогда не создадут луну,
От них едва ли родится новый человек.
Но, все ж един я с этими больными облаками,
Рябой луною, лесом, озером и мертвецами.
* * *
КОММУНАЛЬНАЯ 91 ГОДА
Что видишь ты, Андрюша, где витаешь?
Я битый час жду с поднятой рукой.
За Васькин остров выпить предлагаешь,
А сам застыл, как "Петр" над Невой.
А за стеной, в нестиранной рубашке,
Сосед-блокадник, Толя, тоже пьет.
Он гитарист, он только что из "Пряжки",
Как падает он шумно и встает!
Он музыкант, он сочиняет пьесы.
За стеклами метровой толщины
Плывут глаза - архангелы и бесы,
Багровый нос - наследие войны.
Он болен, рыхл, огромен, но воздушен.
Гитара тонет в траурных руках,
В отекших пальцах маленькой души
Да уши в туше, павшем в небесах.
А мы лежим на стоптанном диване,
Кот "Перестройка" будущей бедой
Урчит в ногах, а в комнате-стакане
Собачка "Гласность" бредит колбасой.
Поставь "Полис", пожалуйста, Андрюша,
А то давай возьмем еще вина.
Блокада новая терзает наши души,
Нас окружила страшная страна,
Нас обложили, предлагают сдаться,
За что-то там идти голосовать.
Ты уезжаешь, я решил остаться,
Давай нальем за родину, за мать!
* * *
Летчик в самолете говорил о птицах,
Погружались в землю медные огни:
«Может быть нам, друг мой, больше не садиться,
Разделить с пернатыми оставшиеся дни?»
Ангелы и бесы, черти, херувимы…
Ты в окно влетела, села на постель.
«Как наш сын? – спросила, - Под луной одни мы».
Я смотрел на окна, сбитые с петель.
«Хочешь, полетели? Покажу где свили
Мне пространством время! Оглянись, чудак».
Мы бродили в странном параллельном мире,
Все почти как в детстве, но чуть-чуть не так.
Ветрами влекомые зеркала машины,
Нет границ условных, с правдой слита ложь,
Серебро шагало, вещие картины…
- «Где мы?»… ухмыльнулась: «Все потом поймешь!»
И в небесном храме плыли наши лица,
Феофан расписывал там иконостас,
Летчик в самолете говорил о птицах,
А в иллюминаторе улыбался спас.
* * *
Мы раздевались долго.
Когда упал последний лист, я стал зимою.
Но ты не испугалась и заискрилась мехом,
Ко мне прижалась и отдалась со смехом.
Пчел золотистых рой нас медом напоил,
И ангел-шестикрыл, что над постелью нашей музыку листал,
зевая
И выковыривая Моцарта из пасти, вдруг улетел,
Брюзжа на надоевшие ему забавы рая.
* * *
НАРОДНАЯ ПЕСНЯ КОНЦА XX В.
Распродайте нашу боль, господа бизнесмены,
Украдите нашу горечь, господа воры,
Ослепите нашу правду, фонари измены,
Обломайте нашу волю, мастера игры.
Заболтайте наши песни, господа ди-джеи,
Нарисуй чужие лица, модный визажист,
Да припудри-ка получше на следы на шее,
И на тот свет выдай визу, старый паспортист.
Оросите нас слезами, мальчиши-демократы,
Разорвите наше знамя, плохиши-большевики,
Расстреляйте нашу память, убиенные солдаты,
И, забрав любовь, надежду наколите на штыки.
Ночь готова ко всему, ей не важно, что случится.
На привале греем руки мы у вечного огня.
Все пропало, только Вера в темном небе как жар-птица
Изумрудным косит глазом на тебя да на меня.
* * *
Неоднозначность неприступной ноты,
Висящей между горлом и диваном,
В письме, где ты кричишь мне ветром рваным,
Больным аккордом: «Где ты? С кем ты? Кто ты?».
В незрячем мире, сумрачном и странном,
Под одеялом гробовой доскою
Ты не физически угощаешь раем,
Такою гениальную тоскою.
Хрусталь над пропастью несбывшегося ваза
Еще стоит, пока поет она –
Та нота еле видящего глаза,
И плохо слышащая вторит ей страна.
Про что все звуки? Что бы мы узнали,
Коснувшись тайн иного бытия?
Про что все басни? Музы вне морали,
И не за песни судит судия.
Чего кричишь? Я рад все это слышать!
Из нот таких остывших правит храм.
Под нами не земля уже, а съехавшая крыша,
И мы намного ближе к небесам.
* * *
Осень. Небо. Хлебы в снеге.
Чистота голодных глаз...
Лето-вето на телеге
Укатилося от нас.
Лета нету. Как кометы
Блещут листья на ветру.
Осень - крики без ответа.
Осень - вера в тишину.
Скоро вьюги и метели,
Скоро смерть заговорит.
Только ели, еле-еле,
Зеленея, греют вид...
* * *
ПЛОХИЕ
Плохие, плохие, плохие, плохие , плохие, плохие
Без воды, без огня, под обстрелом кляня и моля об одном:
Чтоб плохие погибли не зря.
Плохие раздражают хороших, хороших, хороших , хороших,
хороших,
Пишущих о плохих одно: говно...
Эх, собрать бы беду, бронированной тяжкою ношей
И покаяться всем: и плохим, и хорошим.
* * *
Сергею Броку
Разгребая ручищами воздух,
Выдвинув тела лестницу,
Покачиваясь над толпой,
В обнимку с гремящим голосом,
Кося лошадиными фарами,
Наполненный пьяными чарами,
Вскрывая штыками ног
Животы прыщавых дорог,
Шагает печальный Брок!
Вертикалится он, дон-Кихотится,
Белозубо кокеткам скалится,
Наблюдая, как небо старится,
Как каналы тоской беломорятся!
1986
* * *
РОЖДЕСТВО
Застывает рекою рождественской
Рядом с домом дорога.
Я свечку зажег, время выключил,
Поставил на подоконник.
На улицу вышел и долго смотрел
На окно и свечу от порога,
И ветер ночной извивался и выл
И цеплялся за жизнь, как воскресший покойник.
Пусть две тысячи лет Он родился назад,
Что изменилось...
Я такой же простой Вифлеемский пастух,
Я телец, скорпион да собака.
Мои чувства - Варрава, кому уготована
Иерусалимская милость.
Мои мысли - одна окаянная, дикая
Смертная драка.
Для кого же поют голоса
У обрыва замерзшего леса?
Так тревожно и пусто душе
Что устала от поисков снега.
В темноте облаков свет звезды
Приподнимает завесу,
И я чувствую тень
Твоего бесконечного бега.
* * *
Рыжая еврейка -
Ржавая гроза
Жарит, усмехаясь,
Режет мне глаза.
За окном сереют
Тучи-палачи,
Рыжая еврейка -
Древние ключи.
Два кольца звенящих,
Бронзовая бровь,
Рыжая еврейка -
Проданная кровь.
Разомкнуть бы кольца
Колдовским ключом
И схватиться насмерть
С серым палачом.
Что тебе, еврейка, -
Древний, мудрый свет, -
Расстреляет в поле
Через десять лет.
1994-1999
* * *
СКАЗКА-БЫЛЬ
В Эрмитаже, в обшарпанной зале,
На прикрепленном пьедестале
Смотрит грозно, как смерть, как гора,
Восковая фигура Петра.
Как живое - обличье Петра
Сотни лет на потомков глядело,
Как они непочтительно-смело
Обсуждали его "трузера".
И свершилось! Фигура творца
Крепко пальцы холодные сжала,
Вдруг рванулась - и… побежала
Вон из тягостного ларца!
Разлетелась звенящею пылью
Вековая Петрова ограда.
И по улицам шумного града
Он прошел леденящею былью.
Сентябрь 1984
|
